— А ты поговори с отцом откровенно.
— Попрекать начнет, — я ему все выскажу… Сердится, что его заставляют за трудодни работать. Мешков подзуживает, говорит, не найдут они такого, как ты, бухгалтера, вынуждены будут тебе продуктами платить. Врет он.
Молодежь въехала в село. Дождь пошел сильнее, коровы скользили, на колеса навертывалась грязь.
В селе стояла тишина. Только из одного дома под зеленой железной крышей с закрытыми ставнями слышались песни, пьяный смех. К дубовым воротам этого дома подошли председатель сельсовета Шишкина и бригадир Сайка Михаил. Постучали в калитку. Из дома вышел хозяин — Мешков. Увидев Шишкину и бригадира, он раскинул руки, будто хотел их обнять, стал приглашать в дом. Говорил, что хотел их раньше позвать, да не нашел.
— У нас к тебе, Федорыч, дело, — сказала Шишкина. — Ты что Урине обижаешь, последние дровишки увез? И в баню не пускаешь мыться. Вы же ее вместе построили.
— Ну и сказали! — расхохотался Мешков. — Шихранов велел так говорить, а строил ее я. И на дрова у нее никаких прав, деньги Шихранов не платил. Мне дубовые бревнышки нужны для погреба… Да ну его, бывшего, — сказал Мешков и плюнул. — Что о нем толковать-то? Пошли, у меня стол накрыт. Пошли, от души приглашаю.
Из избы вышла жена хозяина, Маринэ, кинулась обнимать Шишкину, тискала ее, прижимая к потному, полному, как мешок набитый, телу.
— Ай, ай, давно вы у нас не были! Хозяин, приглашай дорогих гостей. Уважь нас, Аляксандра Ягуровна. А ты, Михаил, чего? Радость в дом пришла. Трехлетние недоимки государство с нас сняло. — Маринэ потрепала мужа ласково по плечу, похвалила, что сумел от уплаты налогов отвертеться.
— Дура, замолчи, — пригрозил муж, отстраняя ее руку.
— А чего? Неправда разве? Деньги вон на что пригодились, — Маринэ показала на новую железную крышу. — Как лучок зеленый. Пойдемте, пойдемте, дорогие гости.
— Некогда нам, — отказывались те.
Из избы выскочила Чегесь, пискляво запела. Увидев Шишкину и бригадира, умолкла, качаясь подошла к ним, стала приглашать. Шишкина отказалась. Чегесь ехидно напомнила:
— Справку мне не хотела дать, а я сама нашла. Теперь я пашпортная… Вот так-то, милая моя. Я начальников не боюсь, повидала их. Для нас Волга по колено. — Тут Чегесь пустилась приплясывать, бросилась на шею Мешкову, попыталась поцеловать. Маринэ оттолкнула ее, она чуть не упала, погрозила:
— Э, потише, власть рядом. Я вам покажу, как издеваться.
Она поправила на глазах у мужчин спадавшие с тощих ног чулки, приподняла подол. Маринэ взяла ее за руку и вытащила на улицу. Чегесь визжала, как поросенок, которого из мешка в мешок перекидывают.
Шишкиной и Сайке Михаилу стало противно. Они ушли, не попрощавшись.
Не успели они отойти от ворот, как их догнали пожилая женщина и мужчина, припадающий на левую ногу.
— Председатель, а председатель, я этому хозяину погреб вырыл, — сказал хромой, показывая на дом Мешкова, — сруб поставил, накрыл, все сделал.
— Просим, заступись, — заплакала женщина.
— Ты молчи-ка, старая, я сам растолкую… Он мне не платит ничего. Вот я и жалуюсь вам, товарищ председатель.
Жена Мешкова показала им кукиш.
— Бездомные бродяги, ненасытные глотки! Ишь, деньги им выкладывай.
— Маринэ, замолчи! — закричал на нее муж. — Там немного осталось, разберемся без посторонних.
— Как немного, ни копейки не дал же, — навзрыд плакала женщина. — И я целую неделю на них работала. Знать бы, пошла бы лучше в колхоз помогать.
— Зайдите в сельсовет. Разберемся все вместе, — сказала Шишкина.
— И охота вам у частников шабашить! — возмутился Сайка Михаил.
А Чегесь долго барабанила в калитку, требуя, чтобы ее впустили, и ушла только тогда, когда Маринэ спустила с цепи собаку, стала ее натравливать.
Дождь перестал во второй половине дня. Выглянуло солнце. Рябина зарумянилась, тяжелыми гроздьями повисли ягоды на ветвях. Березки и те украсились зелеными, как у молодого гороха, стручками, мягкими и пушистыми. Хороша осень в наших краях.
Как выйдешь за околицу, — не окинешь взглядом зеленую озимь. А дальше тоже рожь посеяна, она только еще взошла, стебельки красные, как лапки голубя, но всходы дружные.
Ванюш шел, думая о том, успеет ли молодая озимь заковриться. Если не успеет, может погибнуть, может не выдержать зимних холодов. Ну, тогда его, Ванюша, живым съедят. Он это понимал. Может, конечно, подавятся, думал он про себя, усмехаясь, больно костлявый. Нет, надо сделать все — и снег задержат, постараются рожь от вымерзания спасти.