— Тогда не справлюсь, — сказал Элексей, — поезжай сам.
— Везет Мешкову! Трудодни идут, а работают другие.
— Да, еще вот что, — вспомнил Ванюш.
Он рассказал, что Мешков завез к себе во двор колхозный корм, и попросил конюхов вывезти его. Те обрадовались — очень не любили Мешкова.
— Корм-то мы вмиг увезем, а вот акт кому из нас писать? Нет уж Екима.
Все засмеялись.
— Чего там, — сказал Кирка Элексей, — сейчас запряжем Верного, он у нас жеребец сильный, вывезем.
— Вы, товарищи, подождете, я сейчас письменное распоряжение оформлю от правления и от сельсовета. И одной подводы там не хватит.
— Ух ты, ненасытное брюхо! Чай, кум ему помог, Маськин-то?
— Наверное. Он у него во дворе на траве спал.
— А заодно и его сюда прихватим, попугаем, — засмеялся Стюпан. — Чего там смотреть, поехали.
Стюпан сел вместе с Ванюшем на телегу и вскоре вернулся с распоряжением за двумя подписями и печатью. Конюхи уселись. Семьюн Мирски сердито сказал:
— Он когда-то середняков раскулачивал, а нонче мы его потреплем.
И в самом деле, когда-то Мешков с Маськиным пытались «раскулачить» Семьюна Мирски, хотя он имел в хозяйстве одну корову и только накануне вступления в колхоз купил старую лошаденку.
В правлении сразу стало известно, что у Мешкова будут отбирать корм.
Никонов решил известить кого следует. Пошел в сельсовет — там никого в это время не было, — вызвал райисполком.
— Самого председателя, — попросил он. — Здравствуйте, товарищ Митин, примите от меня поклон, наилучшие пожелания… У нас творятся незаконные вещи, и я должен известить вас. У одного колхозника, вы его знаете, бывший наш завхоз, крепкий, хозяйственный мужик, так вот у него Ерусланов распорядился отобрать корм, припасенный для личного скота, что предусмотрено уставом артели. Что? Да, да, как отбирал кирпич на дороге. Вот именно, разбойник. А, он на все способен. Что? Нет, не сумел предотвратить. Поддержали его требование, сельсовет тоже. Вторая просьба — о моем личном деле. Жду вашего звонка. Насчет переброски меня в Урюмскую артель… Хорошо, подожду. Заранее благодарю.
Никонов повесил трубку, подумал с сожалением: «Надо было насчет автомашины сказать. Чтобы ее колхозу не выделяли. Ну, да это не по телефону…» — успокоил он себя.
Решил сходить посмотреть, на самом ли деле у Мешкова столько травы. А главное, было боязно, как бы и его не привлекли к ответственности, не назвали расхитителем. Травы у него было припасено немало.
Ведь и на назначении Мешкова подвозчиком горючего настоял он, Никонов. А теперь… Ответственности он не любил. Мало ли что…
Он направился к Мешкову. Ворота были раскрыты. Одна подвода стояла перед домом, высоко нагруженная травой, прижатой гнетом. Две другие нагружали. Никонов увидел, что и Маськин помогает накладывать.
— Иван Акакиевич, можно тебя? — поманил он пальцем Маськина.
Во дворе было очень шумно, набежали ребятишки, как всегда любопытные ко всему. Они тоже помогали сбрасывать с сушила траву, заодно выбирали высохшие цветы, видно для гербария. Маськин не захотел подойти к Никонову, махнул рукой.
— Вы уж заступитесь за меня, а то кум живьем съест, — бормотал он.
— Чего за тебя заступаться? Тебя самого судить за такие делишки надо, — сказали ему конюхи. — Чего сначала артачился, как норовистая кобыла?
— Никак нельзя было без этого, я для виду… А потом ведь сам же и разрешил.
— Тебя никто и не спрашивал. Отойди, не мешай. Помог уж, ладно.
Маськин отошел, моргая близорукими глазами, направился к воротам. Но Никонова там уже не было. Спросил, куда он пошел. Сказали, что к околице. Маськин тоже засеменил туда, скользя по грязи, еле удерживаясь на своих тонких ногах.
Но Никонова так и не увидел. Подумал, что тот на пасеке, и решил тоже зайти туда. Ванюш сказал, что ему туда ходить больше незачем, потому что он больше не председатель ревизионной комиссии. Была и другая причина. Его разрисовали в стенной газете: узкие глазки, сморщенная, как у хорька, морда. Стоит он, Маськин, подняв, как всегда, два пальца, и внизу две строчки написаны:
Но сейчас Маськина ничто не могло удержать. Уж очень ему плохо было.
Вот он постучал в дверь избенки. Долго ему не открывали. Тогда он назвал себя и пригрозил Капитуну, что будет жаловаться, если не впустит.
— Ладно, иди уж, шуйтан водяной.
Как только Маськин увидел в углу на старом улье, накрытом фанеркой, кувшин, глаза его радостно блеснули. Не спрашивая разрешения, он потянулся за кружкой.