— Она у вас острая, — сказал он. — Бюрократов ругала, самого Митина. Просилась в свой колхоз.
— Да, она у нас открытая, смелая, — похвалил ее Салмин.
Прась вышла им навстречу, вынула из сумочки лист бумаги, протянула Салмину. Все поздравили ее с назначением, а она деловито сказала:
— Вот счет на лекарства. На завтра выделите одну подводу.
— Ну, началось, — засмеялся Салмин, — теперь покою не даст.
— Значит, обещаете? — спросила девушка и, немного смутившись, попрощалась, свернула за угол.
В переулке ее дожидался Прухха.
— Не послушалась все же, взяла направление, — пробормотал он, кусая губы. — Я знаю, зачем ты это сделала, нас не обманешь.
— Прухха, ничего ты не знаешь. Раз пришел меня встречать, пошли быстрее. Ты же пьян. Неудобно перед людьми.
— Я не вор, нечего меня стыдить. Я не карьерист, мне посты завов или там предов не нужны… А к тебе я пришел прощаться.
Девушка остановилась, низко склонила голову.
— Так-то. Либо сейчас со мной в город, сейчас же, либо прости-прощай. — Прухха сильно качнулся, но выправился, тупо повторил: — Сейчас же.
— Сейчас же не могу, — тихо сказала Прась.
Был тихий осенний день. Солнце поднялось поздно, грело слабо. Трава, сохранившаяся возле заборов, крыши, ветки деревьев — все было покрыто тонким слоем инея.
В этот день Прась надо было ехать по делам в райцентр. Салмин ожидал ее в правлении. Лошадь давно была запряжена, а девушки все нет.
— Эккей, наверное, пошла пешочком в центр, — сказал старик. — Выезжайте, по дороге нагоните.
Председатель поглядывал на часы, смотрел в окно, раз-другой выходил на крылечко, все поджидал.
А в это время Прась топталась у дома Матви Капитуна, отца Пруххи, и никак не могла решиться постучать в калитку. Она видела, как вышли из избы Мешков и Маськин Иван, говорили:
— Вот ему быть бы председателем. Эх, напрасно родной наш человек уезжает.
Перед воротами Матви Капитуна стояла запряженная лошадь. На телегу были сложены желтый чемодан, небольшой узел, перевязанный багажными ремнями, синий плащ, мешочек с провизией, — видно, чтобы закусить в дороге.
Прась все ходила по улице.
«Не могу я зайти при этих гадах и не проститься не могу», — мучилась она. Платок у нее с головы давно сполз, скомкался, лежал на плече. Она сторонилась людей, забегала в переулочек, снова выходила, теребила пальто, отчего расстегивались пуговицы, и снова их застегивала, прижимала руки к груди…
Людей на улице становилось все больше, и девушка не решилась больше оставаться здесь, завернула в переулок, побежала домой. Вошла в избу, не раздеваясь села за стол, вырвала листок из ученической тетради, торопливо написала:
«Ефрем Васильевич, я сегодня не могу выехать в район. Простите. Причину потом расскажу».
Побежала к соседям, разбудила мальчика.
— Педер, отнеси это председателю, бегом. Пусть не ждет меня.
— Тетя Прась, ты не заболела? — спросил заботливо мальчик.
Она только головой покачала: «Нет».
Мальчик побежал. «Ты еще мал, узнаешь, как вырастешь, что за болезнь, — подумала Прась. — Нет, никому такого не пожелаю, никому!»
Прась сняла пальто, платок, умылась, вытерлась, чтоб незаметно было, что плакала. Повязала другой платок, накинула пальто и выбежала.
Пробежала она весь переулок, пока не встретила женщину с пустыми ведрами. А как вышла к дому Матви, увидела, что подводы нет. На заиндевевшей траве пролегли свежие следы, ровные от телеги, сбивчивые и неверные от ног человеческих. Капитун Матви сидел на завалинке, обхватив голову руками. Совсем он поседел в последнее время. Вздрагивал то и дело, тыльной стороной ладони вытирал слезы.
— Деньги мне нечего сулить, без них проживу, с голоду не сдохну, — говорил он, всхлипывая. — Истинно говорю, по характеру в мать пошел. Научила его… И после смерти не оставила.
Прась слушала его, и ей стало еще тяжелей. Не обращая больше ни на кого внимания, она побежала, часто поглядывая на неровные следы, ведущие к мосту. Оттуда до мельницы-ветрянки недалеко. Она побежала еще быстрее. Стали слышны пьяные мужские голоса, но самих не видно было, остановились за мельницей. Прась поправила платок на голове, застегнула пальто на все пуговицы, старалась взять себя в руки, успокоиться и подойти к Пруххе. Хоть в последний раз взглянуть на него, услышать хоть одно слово: почему уезжает? За что обидел ее?
Наконец и разговор можно было различить. Стало слышно, что они не в меру расхваливают Прухху, ругают Салмина, Ванюша, заодно и Шишкину, успокаивают: сын Матви Капитуна нигде не пропадет, он-то красавец, девушки ему будут в ноги кланяться. Прухха, и верно, был самым красивым в округе парнем.