Лошадь тронулась, телега легонько заскрипела по замерзшей земле, ошинованные колеса гулко постукивали.
— Ой, уезжаешь! — закричала девушка, выбежала за мельницу и встала как вкопанная. Горячие слезы лились по лицу.
— Прости, не успел попрощаться с тобой…
Прухха был без шапки, пышные волосы легонько трепал ветер, лицо на морозе разрумянилось, да и выпил немало.
— Я тороплюсь, подвода ушла.
Он взглянул мельком на девушку, недоверчиво, мрачно, со скрытым злорадством.
— Напрасно ты меня мучаешь, напрасно уезжаешь. — У Прась перехватило дыхание; глотая слезы, она сказала: — Мое сердце чистое, в нем ни для кого другого места нет.
Девушка не могла стоять, обхватила покосившийся столб, еле слышно прошептала:
— Тебя одного любила, а ты бросаешь. За что? Ой, не знала, какой ты жестокий!
Так она стояла, по лицу текли слезы, она не вытирала их. На ветрянке сидели голуби, ворковали, часто поглядывая на девушку. Очнулась она, услышав ровный бег лошади. Не хотелось показываться людям, да не успела спрятаться. Перед нею неожиданно оказался Салмин, на ходу спрыгнувший с тарантаса.
— Прась, что с тобой? — удивленно спросил он девушку и сразу взял ее под руку. — Бессердечные они, — сказал он. — Идем, — и помог ей сесть в тарантас.
Лошадь тронулась, они поехали. Салмин набросил ей на плечи плащ: шел частый холодный осенний дождь. Прась спросила безучастно:
— Куда меня везете?
— Заедем в больницу…
Прась встрепенулась.
— Я не больна, не надо. — Огляделась, поправила платок. Смущенно спросила: — Вы мою записку прочли?
— Прочел, — невесело ответил Салмин. — Если б своими глазами не видел, не подумал бы, что так сильно из-за него страдать будешь. Ведь парень только с виду взял. А так-то нутро у него, как у осеннего гриба-шлюпика.
— Я только теперь поняла: жестокого человека любить — себя загубить. Умом пока поняла, не сердцем… Мне неудобно перед вами, вы и без того догадываетесь. У нас в селе секретов нету. Он на меня зол, что вернулась в родное село. Вот и мстит мне.
— Правильно сделала. Сельчане всю жизнь добром будут тебя поминать, что в трудное время не покинула Шургелы, — успокаивал Салмин девушку, стараясь не глядеть на ее слезы. — Прухха должен был, как Ванюш, для своих трудиться, не прыгать за счастьем. Вон они, наши, — показал председатель далеко в сторону, где пестрой ватагой шли сельские ребятишки и колхозная молодежь. Среди них с новыми носилками на плече широко шагал Ванюш. Они шли к болоту.
— Пруххе до него далеко. Это люди разные. Я и сама знаю. Но сердцу не прикажешь.
Салмин понял, что Прась тяжело говорить о Пруххе, и он стал ей рассказывать, как Ванюш, пользуясь воскресным днем, созвал всех парней, девушек и школьников и повел их на болото.
— Молодец Ванюш. Оскорбили его, унизили, а он себя в руки взял.
Прась вытерла глаза, забеспокоилась.
— Ой, что теперь обо мне подумают? Что скажут? Если видели, как я бегала по улице, как у мельницы стояла… В последний раз на него хотела взглянуть… Ефрем Васильевич, я ведь такая, я раз люблю, то уж все готова отдать. А он не понимает…
— Поймет еще. Ты не переживай. Я думаю, он вернется, — сказал Салмин.
— А мне теперь — хоть не возвращайся. — Прась вытерла последние слезы, взглянула туда, куда уходили ребятишки, парни и девушки, с лопатами и носилками. Их нагоняли две подводы с досками.
— Признаться, я и сам так думаю, — согласился Салмин. — Хотел тебя утешить…
Лошадь ускорила бег. Издали увидели их ребятишки, замахали руками, подбросили картузы в воздух и бегом пустились к оврагу. Вскоре их не стало видно, лишь звон голосов разносился далеко…
Ванюш стоял на берегу болота, объяснял, как нужно работать, просил, чтобы были осторожными, не падали, в грязь не лезли, ходили только по доскам, проложенным на козлах. Бригадирами назначили Ягура и Маркела.
— Канавы будем рыть, как дуб-батюшка растет: самая большая канава — ствол дерева, боковые канавы — ветки и дальше все мельче и мельче. Школьники, вы только в свободное время приходите, уроков не пропускать. Бригадиров слушаться, как учителей.
— Да мы все смирные! — закричал мальчишка.
— Ну особенно-то смирным быть ни к чему, — сказал Ванюш. — Тут тоже с умом надо. А то заклюют… Ну, бригадиры знают, как и что делать. — И крикнул протяжно: — На-чи-най!
Работа закипела. С хлюпаньем вытаскивали лопаты из тины.