— Чем же вы объясняете низкий процент жирности? — спросили того самого Ивана Никодимовича, который приезжал уполномоченным по травосеянию.
— Товарищи, ничего удивительного тут нет. Руководители Шургел, особенно товарищ Ерусланов, повели неправильную политику в отношении севооборота.
Бывший уполномоченный многозначительно поднял указательный палец, подражая Митину, который сегодня был почему-то грустен, одиноко сидел за столом, покрытым зеленой скатертью, с огромным чернильным прибором посредине. Из резного стаканчика веером торчали остро очиненные карандаши.
— Комиссия предлагает, ввиду низкой жирности, — продолжал бывший уполномоченный, — обратить внимание на то, что коров перестали кормить многолетними травами. Тем самым наносится ощутимый вред колхозу…
— Почему же вы не скажете, — оборвала его секретарь райкома по кадрам Симакова, — что в «Знамени коммунизма» не знали, как выращивать многолетние травы. И кроме того, там ведь сеяли травы не на корм, а на семена, для других колхозов. В отставшем колхозе решили создать семенное хозяйство. А там агроном ни разу не был! Вам надо записать в решении: «Не кормили скот многолетними травами, так как трав не было».
— Если мы, руководители района, будем рассуждать так, это значит — мы будем потакать отсталым элементам и создавать условия для саботажа в деле внедрения прогрессивных культур, — постукивая карандашом по столу, раздраженно бросил Митин. — Ну ладно, что предлагает комиссия? Хотя мы такой и не создавали, она образовалась в ходе дела, — неопределенно объяснил он. — Что конкретно предлагаете, говорите быстрей.
— Конкретно, Иван Гаврилович, мы ничего не вынесли, потому что…
— Что «потому что»? Вы хотите сказать, что на заседании будут за вас думать и решать? Не выйдет. Предлагаю проект доработать и на ближайшем заседании вновь вернуться…
— А с машиной как, кому решили отдать? — перебила Симакова.
— Что вы уж так беспокоитесь! Словно она последняя, словно больше в Советском Союзе автомобилей не выпускают. — Митин болезненно поморщился. — Решайте сами, я не вмешиваюсь. Но учтите, местная промышленность района пострадает, если не передадим ее Урюмской промартели.
— Вы говорите так, будто и на самом деле автомобилей больше не выпустят, — не сдержался Салмин. — Нам ее выделили за хорошую работу, за подъем животноводства, за сдачу молока государству.
— Есть колхозы — больше вас сделали, а машин не требуют, — возразил Митин. — У вас вообще, как я понимаю, не хватает скромности.
— Мы требуем рассмотреть вопрос на бюро райкома. — Салмин встал, закурил. — Нам надоело сюда ездить. Дважды вы возвращали нам деньги. Это волокита.
— Я сказал, что не буду больше с вами связываться, — багровея, еле сдерживаясь, сказал Митин.
— Давно бы так, — заметил Салмин зло. — Я еще утром разговаривал со Степаном Николаевичем по телефону и прямо сказал, что создали волокиту. Он обещал по приезде из обкома сразу заняться нами.
— Жаловаться вы мастаки.
— Это вы вынуждаете нас жаловаться. А разве у нас столько времени, сколько у вас?
— Если б не товарищ Салмин, то я бы позвонила Ильину, — вмешалась Шишкина. — Это вы, товарищ Митин, мстите нам, вы людям критику не прощаете. И независимость не прощаете. Это всем в районе известно. — Шишкина помахала платком, отгоняя табачный дым, сказала резко: — Эти все ваши комиссии, волынка с машиной, травля Ерусланова, обижайтесь не обижайтесь, — дело ваших рук.
— Прекратите, здесь не базар. — Голос Митина сорвался. В руке звякнул колокольчик.
— Не мешайте, пусть высказываются, — заступилась Симакова.
Дверь кабинета открылась, девушка-секретарь попросила Митина взять трубку.
— Кто? Степан Николаевич, здравствуйте. Что? А вот как раз решили дожидаться вашего приезда. Да, есть возражения. Как всегда? Что? Алло, алло! Безобразие, прервали. — Он бросил трубку на рычаг и, вытирая потное лицо, сказал: — Вот радуйтесь, не даете никому покоя. Товарищ Ильин из обкома звонил по вашей жалобе.