— Я еще плохо умею, — призналась Анись, несмело и будто неохотно улыбаясь.
Он оглянулся. Увидел Сухви, и слова у него пропали. Девушка стояла бледная, как беленый холст, даже губы побледнели. Темные брови сдвинулись в ровную черту. «Что с ней?» И Ванюш опять не решился спросить. Он взял не глядя косу из чьих-то рук, зашагал по косогору. Но его догнали, окружили, стали спрашивать, что случилось, почему хмур. Не только в люцерне было дело. Но о другом ведь не скажешь. Да и что, собственно, случилось-то? Разве он сам знал? Он снова оглянулся. Да нет тут никакой Сухви. Показалось, что ли? Ведь только что стояла, и узелок в руках. Может, действительно померещилось?
Маркел сказал раздраженно:
— Да наплюй ты! Мы ее, эту люцерну, раза два поливали даже, и то толку нет. Как к ней подойти, чтоб добра была, не знаем.
— Так ведь знать надо, — с досадой сказал Ванюш.
Уже стемнело. На небе выкатились звезды, будто горох рассыпался. Над горизонтом показался запоздалый бледновато-серебряный месяц и осветил нежно, ровно все, что лежало под ним.
Ванюш торопился домой. Кто-то шел впереди — легко и почти бесшумно. Ванюш зашагал шире, но догнать не мог, будто тот, впереди, не шел, а летел. Вот поднялся на холм, под луной засветился голубой платок, голубая лента в косе. Ванюш окликнул невольно: «Сухви!» Она замерла, не взглянула. Он побежал — и немного совсем пробежал, а задохнулся, будто бежал из последних сил: вот еще шаг — упадет и умрет. «Сухви!» Она стояла все так же неподвижно.
— Сухви, — едва выговорил он. «Ты куда, ты откуда?» — хотел он спросить. Была ли она только что там — рядом с Ягуром, с Маркелом, с Манюк?
И опять не спросил. И уйти боялся, вдруг растает, расточится, за облако зайдет. И так все странно и даже страшно, как в детстве, стало. Сухви или не Сухви? Он даже засмеялся тихо, как раньше, в детстве, чтобы не думали и чтобы самому не думать, как ему страшно.
— Ванюш, — сказала Сухви тихо и не оглядываясь, — Ванюш.
Он не сразу понял и вдруг увидел, что Сухви протягивает ему узелок.
— Ты ведь не ел, Ваня.
Безотчетно взял он узелок. И словно сковало его — ни слова не молвил и проводить не бросился.
Смотрел на узелочек. А когда опомнился, не было Сухви. Видно, в овраг спустилась. А может, и не была здесь. Он прижался лицом к этому белому узелку и засмеялся, теперь от счастья. Сел и развязал узелок, ел что-то, не чувствуя вкуса.
В ДОМЕ ЕЛВЕН
Как пройдешь околицу, в глаза бросается пятистенный, высокий, крытый железом дом, выкрашенный в кроваво-красный цвет. На улицу выходит парадное крыльцо на двух резных — словно огромные веретена — столбах. Ворота новые, гвозди заколочены не просто, а на ромбообразные латунные пластинки и блестят как золотые. За домом расположены надворные постройки: амбар из толстых сосновых бревен, покрытый новой тесовой крышей, за ним — конюшня, хлев, погребица. Между конюшней и погребицей виднеется свежая куча земли: вырыли новый погреб. На сеновале сушится пахучее свежее сено.
Время уже перевалило за полдень. Ворота то и дело открывались, из стада возвращался скот. Вот, боязливо оглядываясь, пробежали голов пятнадцать овец, прошла крупная, как лось, тучная корова. Об столб сарая чесался, мыча от удовольствия, бурый бычок, — видно, рога прорезались.
В дровянике гоготали гуси, голосистый петух прокричал беспокойно и отрывисто, и несколько кур капризно закудахтали.
Во двор ввалились трое: хозяин Матвей Капитонович, председатель колхоза Сергей Семенович Шихранов — высокий, тучный, со странной привычкой при разговоре тереть ладонью живот и часто позевывать. И Еким Трофимович — ветсанитар, щупленький, ниже других ростом, близорукий. Он держал Шихранова под руку, усердно приглашал в дом, словно хозяин.
— Сергей Семеныч, давай понаслаждаемся… Правду сказать, кум Матви умеет жить, от него и нам надо поучиться. — Он погладил Матви по плечу. — Товарищ Шихранов, колхозное хозяйство вести тоже надо учиться у Матвея Капитоныча.
Из избы важно выплыла Елвен.
— Я-то не умею, — она, моя жена, управляет. С ней живу, как ребенок в подоле.
— Ой господи, да у нас такие гости, — всплеснула руками Елвен. — Давненько вы у нас не были! Матви, приглашай же… Вот беда — недогадливый. — В сенях хозяйка призналась: — Очень кстати пришли, чего уж скрывать, пока я гнала, он все отведывал, совсем опьянел. Еле разбудила.
— Старуха, не болтай, — погрозил ей Матви пальцем. — Э-эх, языки у этих женщин. Правильно говорили в старину: как ворота скрипучие у вас языки-то…
— Чего от своих людей скрывать?