— Остановись-ка, ведь вниз сползаем, — сказала Манюк, — неизвестно куда идем. Этак в овраг свалимся.
— Тельца не матушка Волга, на четвереньках выберемся. Нас трое — святая троица, одним словом. Стало быть, бессмертны, — шутил Ягур.
— Да перестань молоть языком! Вот Сухви где? Не заблудилась ли?
— Почему Сухви раньше ушла? — спросил Ягур.
Девушки отмалчивались. Тогда Ягур съехидничал:
— Да у нее же роман с Ванюшем. Она во власти наипрекраснейших чувств…
— Парню не обязательно все знать, тем более болтать, — оборвала его Манюк. — Веди нас скорей домой.
Но Ягур все не мог остановиться.
— Манюк, осторожней, мою тетрадку с тройкой с плюсом не оброни: свою возлюбленную порадовать хочу.
— Да помолчи-ка! В такую пургу не до шуток!
— Эта погода, по-моему, из-за того, что Елвен скончалась. Хочет нас заманить в свой новый дом.
И вдруг он исчез, будто его ветром сдуло.
Девушки перепугались.
— Ягур! Где ты? Ягур!
Откуда-то снизу послышался глухой голос Ягура:
— Наконец-то доехал, да в рай не пускают. Придется вылезать, помогите, только осторожней.
Девушки сняли пояса с пальто, Манюк еще развязала теплую шаль, всё вместе связали и бросили вниз в овраг.
— Вылезай!
Ягур с трудом выполз, поднялся — как медведь, весь в снегу.
— Теперь я понял, куда идти нам.
Только перед рассветом вошли в Шургелы. В деревне лаяли собаки, редко, коротко перекликались петухи. У дома Лизук остановились. Тихонько постучали в замерзшее окошко. Откликнулась сама Лизук.
— Это мать. Неужто Сухви не вернулась? — испуганно переглянулись девушки.
Лизук вышла к воротам, посмотрела, всплеснула руками:
— Сухви всю ночь про вас думала. Заходите, погрейтесь…
…Утром метель поутихла. У ворот фермы стоят четыре запряженные лошади. Рогожи у них на спинах, тулупы и чапаны на возчиках заиндевели. Около каждой — охапка зеленого-презеленого, как лук, сена. Лошади с хрустом жуют, вздрагивая всем туловищем, фыркают. В зимнем свежем воздухе вкусно пахнет сеном, ягодными цветами.
Ягур тоже тут. Сегодня он вялый, часто позевывает, лоб у него перевязан: вчера все-таки здорово поцарапал.
— Ягур, что с тобой?
— Вчера с двойками сражался, слегка поранили, — без улыбки говорит он.
— А ты их не получай, — смеются товарищи.
— Уже всё, три с плюсом за грамматику.
— Такой отметки нет.
— Как нет? Для меня выдумали. Плюс поставлен для вдохновенья, пора понять…
Между разговорами приготовились в путь. Лошадей напоили, подтянули чересседельники, подняли воротники тулупов и чапанов.
Подошел Маськин, весь закутанный, даже кнут в руке не держит. На лице лишь поблескивают стекла очков. Стюпан — этот и в дождь и пургу готов был ехать куда угодно — помог ему взобраться на дровни, и Маськин еще попросил накрыть ноги рогожей.
— Дядя Иван, ты на полюс, что ли? — смеялся Стюпан.
Лошади выехали из ворот, свернули на дорогу в Бурундуки.
Ванюш подозвал сестру Елвен.
— Мне с тобой поговорить надо.
— О чем говорить с такими, как мы, бестолковыми? — недружелюбно покосилась на него Унисье.
Они вошли в избу.
— Ты читала, конечно, что в стенной газете написано. Это обсудить придется…
— По мне, хоть суди, хоть ряди! — Унисье оглянулась и брезгливо плюнула, прямо на газету.
— Это еще что? — возмутился Ерусланов. — Вытри сейчас же. При мне вытри.
— Закон над людьми насмехаться велит или нет? Ну, отвечай!
— Сейчас же вытри и вон туда поди сядь! — приказал Ванюш.
— Не кричи, я тебе не жена… — Однако Унисье газету вытерла и села в стороне. — Уж очень ты сердитый, с тобой трех дней не проживешь, — сказала она уже спокойнее.
Когда Ванюш болел, молодежь выпустила на ферме стенную газету. В ней был забавный рисунок. К будильнику две веревки подвешены: на одной женщина с рябым лицом за ухо привязана, на другой мужчина с утиным носом и в очках. Лежат себе на кроватях, одеялами укрытые. На женщину раз взглянув, узнаешь Унисье, мужчина — точь-в-точь Иван Маськин. Узкие глаза из-за очков улыбаются довольно, лицо тощее, подбородок острый. Внизу надпись: «График и его автор».
— Над людьми насмехаться — только у вас и работы всего, — ворчала Унисье. — И сестру в гроб вогнали, мало вам.
И выбежала, хлопнув дверью.
— Вот и воспитывай их! — с досадой и смущеньем сказал Ванюш.
Часа через четыре из Бурундуков привезли сено. Кутр Кузьма вместе с женщинами дружно стали сгружать, складывать.