— Где люди, где подводы? На бумаге — гладко, а на деле маята.
— Об этом надо спросить у бригадиров, им дано под расписку.
Шихранов потер ладонью живот.
— За каждым я бегать не намерен, товарищ Шишкина. У вас, так сказать, авторитет прогрессирует. Повлияйте своим авторитетом, помогите правлению.
— Сергей Семенович, — Шишкина вскочила с места, — что вы говорите, удивляете меня прямо…
— Удивляться нечему. Мой авторитет вы загубили, — грубо прервал ее Шихранов. В его пальцах хрустнул сломанный карандаш.
Зазвонил телефон. Шихранов взял трубку.
— Все хорошо. Вчера еще наряды дал, отправляю. Ерусланов? Вернулся, но нанес лошади тяжелую травму. Да, будем разбираться, как-никак народное достояние.
Он бросил телефонную трубку, схватился за голову:
— Подменяют, не дают руководить! Звонки сверху, нажим местных органов, а существенной помощи ни от кого!..
— Да хватит вам! — возмутилась Шишкина. — Наш колхоз и так больше всех помощи получает.
— А хлебопоставку кто в числе первых выполнил? — привычно ответил Шихранов. — Вы все со своей чепухой…
— Животноводство, по-вашему, чепуха? Пусть скот весь передохнет? Вам-то легче: вам бы все государство на черный хлеб посадить. Сухой бы я корочкой питалась, сырую бы воду я пила… Сами-то свининкой балуетесь и от меда не отказываетесь…
— Это вы нетерпимую обстановку создали, — буркнул Шихранов.
Ерусланов не стал вступать в разговор, торопился ехать. Круто повернулся, зашагал к двери. Председатель вслед ему сказал:
— Будешь писать объяснение.
— Объяснением скот не накормишь, — ответил Ерусланов.
СТАРИКИ И ДЕТИ
На краю села стоит мельница-ветрянка. Два старика, Кирка Хвадей и Кэргури, оба худощавые, с длинными белыми бородами, самые старые из сельчан, здесь работают. Не любят они сидеть сложа руки на завалинке да трубку покуривать: мы, мол, на своем веку наработались, хватит с нас.
— Теперь, слава богу, на мельницу похоже, с крыльями, как у хороших хозяев, — Кэргури, окончив работу, из-под ладони поглядывал на мельницу.
— Глаза страшатся, а руки делают, не напрасно говорят, — согласился Хвадей. Он набил самосадом трубку, оправленную в блестящую медь, помолчал. — Капитуна-то Матви вовремя с мельницы сняли.
— Не то от нее и хвоста бы не осталось, — согласился Кэргури, засовывая топор за пояс.
— Говорят, теперь его на пчельник переводят. Там послаще будет, — усмехнулся Хвадей.
Старики заперли мельницу, взяли пилу, рубанки, побрели домой. Кирка Хвадей шел медленно, отставал.
— Хвадей, что с тобой? — укорил его Кэргури. — Ты моложе меня на два года, а совсем тихо идешь. Или заболел?
— Во всем теле ломота, сколько ночей не сплю, сердце ровно шилом колет. Тебе не говорил, хотелось мельницу починить.
Хвадей остановился, обернувшись, посмотрел на мельницу.
— На чужое никогда не зарился. А тут из-за Капитуна Шихранов меня из мельников уволил. А когда ее Матви чуть до гибели не довел, сам же меня сызнова в мельники позвал. Сельчане как бы не подумали нехорошее: мол, на руку нечист, за то и прогнали.
— Сергей-то работает не советуясь с сельчанами, — вздохнул Кэргури. — Ты, сват, не думай, никто о тебе дурное и в голову не брал.
Старики подошли к околице.
— И умру, так ничего. Вот она: размахнувшись стоит, словно улететь хочет, — все думал Хвадей о мельнице.
— Зачем лишнее говоришь? Я старее тебя, о смерти не думаю, жить хочется… Вот сын с войны не вернулся, сердце все болит. — Кэргури тяжело вздохнул: — Пусть сыны наших сынов войны не узнают.
— Дай им бог. На своем веку мы три войны пережили, две из-за ерманских буржуев.
Придя домой, Хвадей попросил сноху постелить постель.
— Что-то я обессилел, сердце болит, ломота во всем теле. Завтра не знаю, как пойду…
Сноха постелила ему на печке, помогла взобраться, укрыла его потеплее. От еды Хвадей отказался. Прошло немного времени, и он начал сам с собой разговаривать.
Сноха ушла по делам, а когда вернулась, свекор дышал тяжело, с хрипом, невнятно бредил. Она побежала к конюшням, где работал муж, сын Хвадея. Прибежали домой. Старик, задыхаясь, говорил прерывисто:
— Да вы, мужики, что заснули, поворачивайте жернов-то, поворачивайте… Мука нужна…
— Отец, отец, что с тобой? — звал сын, осторожно растирая его слабые руки.
Нинуш, жена Элексея, уложила младшего ребенка в зыбку, сделанную свекром из нового лубка, и побежала за фельдшерицей.