— Спать, конечно, надо. Но сама знаешь… Район трещит по швам. Ночь напролет думал.
— Ни одного стога сена не придумал? — спросила она не насмешливо, а сокрушенно и уже строго, по докторской привычке, приказала: — Спи, здесь не райком, квартира. — И грустно добавила: — Ты так лунатиком скоро станешь. Ребенок у нас спокойный… хоть бы ты в ребенка пошел, что ли… Эх, горе, горе…
Степан Николаевич засмеялся, закрыл глаза:
— Ну ладно, ладно, сама же мне спать не даешь.
Перед рассветом задремал.
Утром пораньше она пошла в больницу, сделала обход — она была главным врачом, — торопливо вернулась домой, но мужа уже не было. Вскоре к крыльцу подкатил райкомовский «виллис».
Шофер, не заглушив мотора, спрыгнул, постучал в окно, попросил для Ильина плащ.
— Никакого плаща не дам, и вы, наверное, не ели, и он ни крошки в рот не взял. Подождите, я сию минуту. — Она быстро вышла, забралась в машину. — Где он?
— Торопился на станцию: вагон с фуражом прибыл.
— Поедем и мы туда.
Но на станции Ильина уже не было.
Солнце только что взошло. Лучи его играли на толстом стекле секретарского стола, на зеленом сукне. Ильин сидел нахмурившись, тер ладонью лоб. Перед ним лежала карта района. Вошла жена — он и слова не успел сказать.
— Баня истоплена — не сходил, побриться забыл. Посмотри в зеркало — только и остались глаза да нос. — Она вынула из сумки маленькое круглое зеркало, протянула мужу. — Руководитель! Хороший пример для всех…
— Правда, борода отросла, — согласился Ильин. — Но ничего, бритву с собой возьму. Плащ где, давай.
— Без завтрака не уедешь.
— Груня, послушай-ка, райком не квартира. Здесь я, как бы сказать, для тебя авторитет! — Но, видя, что жена и не думает сдаваться, сказал: — Хорошо, сейчас. Подожди. — Вышел из кабинета, быстро прошел к машине, сел, пригнулся так, чтоб она его из окна не заметила, и сказал шоферу озорно:
— Газуй вовсю.
Так они и уехали. Вот, наверное, бедная Груня сердилась.
Ильин улыбался в темноте, жалея жену. Да, нелегко, наверное, ей. Да и всем женам, у которых мужья такие беспокойные. А дети? И на них ведь нужно время. Это посложнее, чем корма. Хотя и без кормов… Всё проблемы, проблемы…
Ильин встал.
В маленьком саду снег почти растаял. Птицы, дождавшись утра, заливались на разные голоса — неугомонно, весело, наперебой, одна другой громче. Стволы вишен и яблонь, казалось, выкрашены синей краской. На краю тропы Ильин сорвал с молодой ивы пушистый барашек, приложил к губам. Потом улыбнулся и бережно спрятал веточку в карман: «на счастье».
МОСТ ДАЖЕ НЕ ДРОГНУЛ
Весенние ночи в наших краях тихие и темные. Но, как и везде, они быстро проходят. Края облаков зардеют — вот уже и светает.
Ильин подошел к сельсовету.
Старик Мгди дремал, сидя на лавке. Услышав стук в дверь, вздрогнул, с колен упал недоплетенный лапоть с колодкой.
— Кто там?
— Я это.
— Кто? Постороннего человека ни свет ни заря пустить не могу.
— Все ли благополучно, дедушка? Как спали?
— Ась? Погромче говори, я на ухо туговат стал, особенно по утрам.
Ильин объяснил, что ему надо позвонить по телефону. Старик впустил.
Ильин позвонил в район, распорядился, чтобы комбикорм отпустили колхозу «Знамя коммунизма» вне очереди. Подошел к старику. Они сели у открытого окна, закурили.
— За наш колхоз хлопочете? А я-то чуть от дверей вас не прогнал. Простите уж меня.
— Так это понятно, я ж в какое время пришел.
— Иной раз бывает, и без дела ночью тревожат, — оправдывался старик, ногой, обутой в валенок, заталкивая упавший лапоть под скамейку.
Секретарь райкома сел за стол, вынул записную книжку с перечнем очередных дел. Ну прямо голова кругом идет…
Весной река Тельца вбирает в себя все вешние воды с оврагов большой долины, где расположились девять чувашских деревень, выходит из берегов. Мосты между деревнями, если не разобрать, так и снесет. Но теперь есть мост не простой, а железный. Далеко он виден — высокий, красивый. Где водам Тельцы до него добраться!
поют шургельцы, переделав старую песню на новый лад. Может быть, и в то утро шургельские девушки пели эту песню. Они стояли на берегу реки и смотрели на мост. Собрались и женщины, подкатили сюда тележки, на них были сложены пустые мешки. Те, что помоложе, были в сапогах, постарше — в лаптях.