— Раньше времени мы работу бросить не можем.
— Тогда к восьми, и то хорошо. Подруги очень обрадуются. — Но глаза ее сказали, что она обрадуется больше всех.
Ванюш опустил голову.
— Смотрите, как запылились. Потом меня ругать будете.
— Подумаешь! — беспечно сказала девушка. — На молотьбе приходилось и не такую пыль глотать.
— Вы давно в райцентре?
— Второй год только.
— Интересно, кто же на вашем месте прошлой осенью на молотьбе работал?
— Старики и старухи да мальчишки, — равнодушно ответила девушка. — Молотьба да прочие колхозные дела — не для молодежи.
Ванюш посмотрел на нее настороженно, но промолчал, а девушка радостно говорила:
— Здесь мне нравится. Каждый вечер в клубе бываем, молодежи много. Не как в колхозе.
— Кто у вас дома остался?
— Отец и мать. Братишка даже на этом заводе не захотел работать, в Чебоксары поехал. В деревне такая скука, хоть беги. В клубе не топят, кино редко приезжает. Спектакли ставить не с кем.
— Так это оттого, что вы все разъехались.
— Я хотела в большой город, папа не разрешил. Ладно уж, работай в Шемурше, говорит.
Девушка сдула с рук пыль, поправила прическу.
— А из вашего села молодые тоже уезжают?
— Вот беда-то — не уезжают, — ответил Ванюш и прибавил печально: — И я не уезжаю, хоть и мытарства терплю.
— На вашем месте с таким голосом я бы полдня в деревне не жила. Чего это вы, Ваня?
— Не получается этак. Нельзя, — сухо сказал Ванюш, вскинул мешок на плечо, вынес, поставил к весам. Девушка в это время вынула круглое зеркальце, взглянула на себя, провела пальцем по тонким крашеным бровям, поправила кудри.
Тут и кладовщик подошел. Они взвесили мешок, записали.
— За вторым скоро придем, — сказал Ванюш, взвалил мешок на спину и пошел. Девушка долго смотрела ему вслед, до тех пор, пока он не скрылся. «У кого бы расспросить — женат или нет. Хорош больно, а в деревне живет…» — думала она о Ванюше. Время шло, но она не торопилась, ей было приятно ждать, и в то же время она боялась, что он вот-вот подойдет, так же ловко поднимет тяжелый мешок и уйдет. А ей хотелось немного побыть с ним рядом и хоть бы тайком поглядеть в его темные глаза.
Настал день праздника песни — акатуй, весенний праздник.
На большой опушке соснового бора, заросшей густой зеленой травой, людей собралось много. Чуть подальше, в стороне, торчали оглобли телег и тарантасов, а еще дальше образовалась целая улица из грузовых машин. На многих висели флаги, борта украшены ветками березы, черемухи, клена. В середине поляны возвышалась трибуна, обтянутая красным материалом.
Людская толпа двигалась, гудела. Слышались веселые голоса, смех, звуки гармони.
Давно уже притопывали в такт музыке плясуны, закружилась большая карусель. К ней не протолкаться. На аргамаков и львов уселись мальчишки и девчонки, глаза у них горят — никогда бы не слезли с этой карусели. Катаются под музыку — один играет на гармони, у другого скрипка, третий по барабану, размером с квашню, выстукивает палочками, четвертый так пиликает на губной гармошке, будто соловей ранний заливается. Пятый — даже и словами не передать, до чего забавный: забрался на бочку поваленную, падает, падает, никак не упадет, весь ходуном ходит — не то пляшет, каблуками стучит, не то вот-вот улетит, а одет — как взглянешь на него, умрешь со смеху: штаны неимоверно широкие, одна штанина вся в полосках, как шкура у зебры, а другая наполовину розовая, наполовину зеленая, будто два мешка, вместе сшитые. На голове у него высоченная шляпа — тянись не дотянешься, а на шляпе — огромное перо, раскрашенное, словно павлинье. Сам он нет-нет да и подкрутит длинные-предлинные рыжие усы, — видать, целую льняную кудель выкрасил и прицепил. Лицо у него багровое, как свекла. Он вскидывает руки над головой, зовет народ:
— Велик и мал, стар и млад, парни, симпатичные девушки, все, все сюда. Наши золотогривые кони давно запряжены, держать их не удержать! У тех, кто на нас глядит, — полсчастья, а у тех, кто на наших конях скачет, — полное счастье! Мы только на один день приехали, завтра и сами-то не знаем, где будем. Благодарим, поздравляем, дарим счастье! А ну скорее, поторапливайтесь, не сдержать нам коней!
Но приглашать и не нужно было: все и так рвались к карусели. Однако порядок есть порядок. И зазывала запел по старому обычаю под народную мелодию:
А на трибуне уже стоял мужчина в белом костюме с дирижерской палочкой в руке. А за трибуной на ступеньках — мужчины, женщины в национальных вышитых одеждах. Человек в белом взмахнул рукой, и огромный хор запел торжественно. Тысячи радостных голосов подхватили песню, полилась она над лесом, над полями…