– Ага, – стуча зубами, чумазый Сёмка промямлил: – Везёт тебе, Гришка, в тепле сидишь. А мы, как сосульки, замёрзли.
Морозным утром Шурка спешил к другу, за ним увязались сестрёнки. По заснеженной тропинке семенила Маруся, следом Татьянка. Ворота со скрипом отворились. Вбежав в Гришкину избу, Шурка заорал: – Здорово Гришка, дружище.
Из сундука выпрыгнул взъерошенный Сёмка: – А-а-а-а!
– Ну-ну! – Шурка пригрозил кулаком, высунул язык. – Что удумал?!
Девочки тихонько взвизгнули. Татьянка уткнулась в плечо старшей сестры, та сердито топнула ногой, погрозив пальчиком: – Фу, ты! Сёмка глупый. Испужал, окаянный!
Облегчённо выдохнув, положила узелок на лавку. Дрожащими руками поправила старую шаль: – С выздоровлением, Гришка! Ах, дома хорошо?!
Но тот молчал, переглядывался с Сёмкой и Шуркой. Потоптавшись у порога, сестрёнки развернулись и выскочили за дверь.
– А почто приходили-то? – чихнул Сёмка, пожимая плечами. – Почто пирожки, не понятно.
– Как почто?! – стушевался Шурка. Кашлянул, смущённо покраснев. – Гришку повидать… соскучились.
Шурка глянул в окно. Сестрёнки неторопливо брели по сельской улице. Вот и завернули к избе. Можно спокойно играть с друзьями. Расправив руки в стороны, как лётчики носились по избе. Сёмка прыгал с печи, Шурка с Гришкой прыгали со старого сундука, отчаянно жужжали.
Потирая ушибленный лоб, лёжа на полу, Гришка пробормотал: – В больнице почему-то меня кликали Григорием. Во! Не знал, что я – Григорий!
– А меня кликали Александром, – отвёл глаза Шурка. Не привык к такому обращению. – Когда вырасту, так меня будут звать-величать.
Сёмка удивлённо присвистнул, почесал затылок: – А меня как? Всегда был Сёмкой. Мамка с папкой так кличут… да все в селе.
– Как? – Шурка с Гришкой растерянно переглянулись. – Не знаем. Нужно спросить у взрослых.
Гришка рванул во двор, не хотел сидеть в избе. Через неделю носился по селу. Шурка забежал к другу. А на воротах висел огромный замок. Не застав друга несколько раз, решил, что тот выздоровел.
Как дед служил в армии
Шурка скатился с горы. Ушанка слетела. Оглянулся. Ага, в сугробе валяется. Нацепил и помчался домой. Эх, маманя заругает! Вона солнце висит над рекой! Пора, пора! На крыльце вытряхнул снег из валенок. Хорошо зимой, кругом бело! Снег, снег, снег! Жалко деда, тот кряхтел с утра до ночи, редко слезал с печи. Жаловался, что кости мёрзнут.
– Деда, а ты пробегись по селу. Враз согреешься, – Шурка шмыгнул простуженным носом, прихлёбывая горячий чай: – Эко, так лежать, захвораешь. Точно!
Дед недовольно махнул рукой, но ближе к обеду взял палочку и побрёл по селу. Иней поблёскивал на бороде, щёки зарумянились, глаза повеселели; опёршись на палку, неспешно болтал с сельчанами. Вернулся в избу раскрасневшимся лицом.
– Эко, полтинник скинул, – дед Яков подмигнул внуку. Выдохнув, пригладил бороду и крякнул: – Давно энто было. Помнится, в армию собирали меня, тоже зима была и снега много… все избы занесло, тока трубы торчали. Мать выла, а мне хоть бы хны. Даже немного обрадовался, что мир увижу, себя покажу
– Деда! А почто мать выла? – Шурка вытаращил глазёнки, непонимающе пожал плечиками. Нахмурившись, добавил: – как собака во дворе или как волк в лесу?!
– Ревела, значится, как все бабы ревут. Так, надолго уходил служить. Соображаешь?! – дед скинул залатанные валенки, полез на печь. Ворочался долго, устраиваясь на пологе. – Не надеялась, что вернусь в Семёновку. Вона, сосед Ванька ушёл служить, да не вернулся.
Следом запрыгнул и Шурка. Завернулся в старый тулупчик, чихнул и притих, уставившись на деда. Тот ухмыльнулся в седую бороду:
– Вот слушай. В ту пору я был сильным молодцем, ростом в три аршина да сажень в плечах. Помню, чистил недалече от села дорогу для барских саней. Прибежал младшой братишка, бледный. Ну, побёг. Во дворе матушка и бабка убиваются, батя в трясущихся руках бумагу с печатью доржит. А грамоту никто не знает… Что написано, не знають. Вот таки дела! Незачем мужику грамота, да и книжонок не было. Прискакал волостной дядька, кинул во двор бумагу, приказал старшего сына, то бишь меня, через два дня в армию приготовить. Снарядить и в волость отправить. Ну, думаю, солдатом, так солдатом. Что ж, судьбинушка такая. Всё одно, что тянуть плуг в поле, что в армии служить… хоть мир погляжу. Шурка, так и вышло!
– Да?! – удивлённо икнул внук. – Деда, а царя видал, ну хоть одним глазком? Какой он был, царь-батюшка?
– А как же, видал. Росточком не вышел. Думал, что у царя над головой звезда светится, оказался таким же мужиком, как все. Только голову высоко держал. И сыночка яго видал, мальчонка как все мальчонки… даже жалко стало. Ему бы бегать босым, парное молоко пить, коров пасти. И щёки враз бы разрумянились. Ну, да ладно, про армию буду сказывать. Мой батька пошёл к барину, тот жил за рекой, в каменном доме с высоченным крыльцом. Поклонились мы, значится, и сказывает батя, что Яшку в армию нужно снарядить. А барин не хотел лошадь давать, у бати тоже не было. Была избёнка низенькая, да хлев с курами. Мать с сестренками у барыни служила, а мы, мужики – в поле пахали, сёстры за барчатами ходили, а младший братишка для барского стола в реке раков ловил. Дал барин беззубую лошадёнку. Ну да ладно, когда служил при конюшнях, разных кляч повидал. Служил долго. Ушёл в армию при царе-батюшке, в Семёновку вернулся в смутное время. Ох, даже в плену побывал. Энто было ашо в первую Мировую, внучок.