Возле правой коробки колдовали двое.
У широкоплечего детины — с русыми кудрями и спутанной рыжеватой бородой — по ключицам и лопаткам змеилась рыболовная сеть с мелкими ячейками.
В облике третьего проступало нечто артистическое. Он курил трубку; тёмные волосы его были гладко зачёсаны на пробор, а франтовские усики подкручены кверху.
Бритый был, по-видимому, страшно доволен собой и своей работой. Он испускал, с небольшими перерывами, радостные звериные вопли. Вдруг он поднял голову и увидел Шурку:
— Ага, Глазело пришло!
Бородатый обернулся, потом критически осмотрел себя, своих приятелей и сказал:
— Братья-разбойники, а можно бы уже и приодеться...
— У меня готово! — крикнул бритый и с треском захлопнул заднюю стенку своей коробки.
И тогда усатый мягко попросил:
— Мальчик, пройди, пожалуйста, по дороге между столбиками. Перед дверью остановись.
Пытаясь догадаться, в чём дело, Шурка двинулся по дороге. Прошёл столбики. Ничего. Потом сзади, в коробочках, два раза щёлкнуло. Шаг, ещё шаг — опять ничего. Вдруг у дверей что-то слабо зажужжало, как испорченный звонок, который хочет зазвенеть, да не может. Ещё два шага. Шурка уже занёс ногу на преддверную ступеньку — и только тогда, наконец, стеклянные створки разъехались направо и налево. В глубине павильона на столах заманчиво поблёскивала какая-то техническая всячина. Шурка вопросительно оглянулся.
— Нет, нет, дальше нельзя. Пока нельзя, — сказал усатый.
Стеклянные створки с присвистом захлопнулись.
— Ну, теперь почти то, что нужно! Почти то самое! — объявил бритый. — Срабатывает, но немного запаздывает. Я думаю — передвинуть на секунду раньше.
— Да... Ощущение преграды неприятно... Мне даже кажется — секунды на полторы... — сказал усатый.
Шурку опять перестали замечать.
Секунда — и его как не бывало.
Камни с грохотом катились из-под его ног, подмётки трещали. Где же душевая? Вон где — и толпа почти вся исчезла, девчонок — никого, мальчишек — только один отряд остался. И чей отряд? Чужой, отсюда видно: все не те ребята, с которыми в автобусе ехал, ведь ещё на вокзале по отрядам разделили. А вожатая?.. Вот она, вожатая — наверно, из-за Шурки только и стоит. Издали увидела, бумажку разворачивает, ясно: фамилию хочет вспомнить. Как же её зовут-то, вожатую? Необыкновенное такое имя-отчество!
— Горюнов Александр!
Шурка с разгону не сумел затормозить, поскользнулся — трах! — и растянулся, прямо под ноги вожатой, — ой!
Вожатая перестала хмуриться, наклонилась к Шурке. Тончайший румянец проступил на её лице, и светлые, как золотой дым, волосы рассыпались по щекам.
— Больно?.. Входи скорее, ребята уже три минуты там... — она тщательно выговаривала каждое слово.
— Ничего, ерунда, я быстро, — забормотал Шурка, и вдруг вспомнил имя и отчество вожатой, — я быстрей всех постараюсь, Лайне Антсовна, честное пионерское, я не задержусь!
И бросился туда, где уже плескался и визжал второй отряд.
Раздевалка, пустая и гулкая. Вот свободное место. Раз, два, три... — Шурка разделся, пробежал босиком, рванул дверь в душевую. Лёгкое облачко пара вылетело ему навстречу.
Шурка нырнул под освободившийся душ, ожесточённо заработал мочалкой, за несколько секунд покрылся с головы до пят белой шипящей пеной. Это самое главное, намылился — и сразу всех догнал. Теперь хоть мойся, хоть брызгайся, вода своё дело сделает, всё мыло с тебя слижет.
— Тра-та-та-та-та! — раздались вдруг выкрики в подражание пулемёту. Самые бойкие из ребят захватили толстые медные краны с разбухшими деревянными ручками.
Зажимая воду ладонями, они стали направлять друг в друга резкие кинжальные струи. Холодные, ледяные!
Наконец, один нахальный парень всех разогнал. Никто уже не мог подойти к соседним кранам.
Шурка зажмурился, бросился с выставленными вперёд ладонями навстречу ледяному ожогу — ура-а!!! Вот это битва! Теперь посмотрим, кто кого! Он пустил воду тоже на полную мощность.
Ой, ой, караул! Шурка ужимался, подпрыгивал, словно его на сковороде поджаривали.
У того парня плечи — как две булки. Рот до ушей оскалил, уверен, что Шурку выгонит.
Шурка ухитрился сдвинуть струю выше, прямо в пасть жирному. Ага, сразу захлопнул, и глаза выпучил, чуть не захлебнулся...
Как же его фамилия? Брыкин — вот как, в автобусе ещё говорили. Он уже там скалился и всех толкал. Полпачки печенья у одного мальчишки отнял и тут же слопал.
А на спуске с перевала, когда такие повороты начались, что дух захватывало — он своего тихого соседа сцапал за ухо, повернул лицом ко всем и завопил: «Смотрите, он боится, боится!» Сам, наверное, больше всех трусил.