– Оле? – оторвалась от его груди Санька и вытерла глаза. – Значит, у нас будет Оля?
– Ну да, – улыбнулся Миша. – Или – кто угодно. Как захочешь, так и назовем.
– А как же дядя Павлик?
– Мы станем ему писать и наведываться в гости.
В Приморье и впрямь оказалось неплохо. Климат – гораздо лучше, чем в Ленинграде, только суховатый и ветров много; квартирка – пусть маленькая, но своя, однокомнатная, с газом и электричеством; просторный двор с детской площадкой, по которой с удовольствием бегал подрастающий Женька.
Оленьки у них не было, зато родился Максимка – худой, с большими серьезными глазами – вылитый Санька. С первых дней жизни в нем чувствовался характер – все время просил есть, кричал, если что не по нему, и ладошки у него были крепкие – если вцепится, не оторвать.
Санька отводила старшего сына в садик, а затем подолгу гуляла с младшим во дворе. Усаживаясь на скамейку и покачивая коляску, она утыкалась в книжку, укрываясь от любопытных взглядов мамочек, гуляющих с детками неподалеку. В соседних домах сплошь и рядом жили военнослужащие с семьями, приехавшие из самых разных уголков страны, но коренная ленинградка здесь была в новинку.
Все-таки девять тысяч километров – это не просто расстояние. Это разница мышления, разговоров, памяти. Здесь интересовались морским делом, не «акали», как в Ленинграде и мало слышали про блокаду – разве что читали в газетах или книгах. Здесь были свои подвиги: флот, война с Японией. Среди мамочек нашлись совсем молодые, которые и войну-то не видали, и Санька иногда предавалась воспоминаниям, осторожно отвечая на вопросы вездесущих соседок. Уже сколько лет прошло, а, кажется, все как вчера….
Рассказывать она умела, и мамочки невольно превращались в ее постоянных слушательниц, и старались выходить на улицу в одно время с Санькой.
Своими же рассказами Санька вызывала в себе нестерпимую тоску. Новое место обитания ей нравилось, но без привычных соборов вокруг, узких мощеных улочек, величественных фасадов домов сердце ныло. Поздними вечерами, уложив детей спать, Санька подолгу сидела на краешке кровати, перебирая отцовские, еще довоенные открытки с видами Ленинграда. Задумчиво рассматривала знакомые кадры, проводила пальцем по шершавой, слегка пожелтевшей бумаге, не замечая, как смотрит на ее согнутую спину Миша, остановившись в дверях комнаты, и его сердце тоже ноет.
Частые удары метронома, гул сирены… Непроглядная ночь, с силой воет метель, снег обжигает лицо…
– Давай, Шустрик, скорее!
Миша, где-то слышен его голос?
Как же неповоротлив тулуп, как неловко ступать по обледенелой тропе… Неподалеку мерзко завыли двигатели, в небе взметнулась яркая вспышка света, успев осветить стоящего прямо посередине дороги крепкого мальчонку с выбившимися из-под шапки кудрявыми прядями. На другом конце улицы раздался оглушающий грохот.
– Летят, гады! – снова раздался Мишин голос и тут же потонул в ужасающей смеси рева моторов, залпов и воя сирены.
-Уходи оттуда! – что есть силы закричала Санька, чувствуя, как бешено бьется сердце. – Уходи, дурак, сама доберусь!
Закашлялась. Голос пропал – наглоталась холода…
Ничего не видно и не слышно… Но Миша не уйдет без нее, она знает. Так не стоять же прямо под обстрелом, хоть бы в арку зашел. А там совсем опасно – завалит так, что не выберешься… Один выход – бомбоубежище, да до него Саньке не добраться… Пять концертов отыграли сегодня, артисты… Нет у нее больше сил идти. Присесть бы да тоже нельзя. Вот жизнь – ничего нельзя…
– Саша, где же ты? Санькааа!
А это уже другой голос – услаевский. Витя теперь «взрослый», по-детски не кличет… Только он-то что здесь делает?
– Саня, я маску твою нашел! Ослиную, которую вы потеряли в том белом доме на Марата! Разбомбили его, а маска валялась… Даже уши целы! Шуруй к нам, к тебе не пробраться!
Голос прорывается сквозь бурю и мглу. Ноги деревянные – ни вперед, ни назад не двинуться. Как в страшном сне – хочешь идти, а не можешь. И не услышит тебя никто – еще вчера всю глотку сорвала Санька…
– Мишка, уйди с дороги! – все, что смогла.
Интересно, как там львы на Грибоедова? Ну их не тронет, далеко… И школа не близко… А вой все громче, уши закладывает, ноги вязнут в снегу – тяжело… Ничего не разглядеть, рвутся сквозь грохот мальчишечьи голоса, и откуда-то сверху летит на нее рваная маска с мокрыми ослиными ушами …