Он был такой величественный и прекрасный, и так красочно переливался на солнце, что у Саньки захватило дух. Дядя Павлик и Миша, наперебой рассказывая ребятам о городе, поворачиваясь то вправо, то влево, заметили ее сосредоточенный взгляд и солидарно замолчали. Миша прижал палец к губам, когда Максимка открыл было рот, чтобы что-то спросить, и оставшееся время они ехали, не произнося ни звука. Слишком много для Саньки значил этот нарядный и по-летнему веселый Невский, чтобы мешать ей побыть с ним наедине.
Она попросила таксиста остановиться на Малой Морской, и, выйдя из машины, они с дядей Павликом, взявшись за руки, долго смотрели на школу. Ничего не изменилось в ней: только сильнее потускнели над аркой цифры «1939», и новая, воссозданная в прошлом году, теперь уже обведенная синим цветом надпись «При артобстреле» с возложенными гвоздиками рядом была хорошо видна издалека. К табличке подходили туристы, в молчании читали так больно врезавшиеся в Санькину память слова, и подолгу стояли рядом. Дядя Павлик тоже предложил подойти, но Санька не позволила даже перейти дорогу – от внезапно зазвеневшей в ушах сирены разболелась голова, в глазах что-то защипало, и Санька попросила поскорее уехать домой.
Львов она разглядывала после, душным вечером, когда вдоволь наигравшиеся мальчишки, изрядно уставший после продолжительной поездки Миша, дядя Павлик и Алевтина – та самая «товарищ по цеху», сдались под ее напором и отправились на прогулку.
Небо было затянуто смоляными тучами, и Максимка, всегда боявшийся гроз, тревожно оглядывался по сторонам и прислушивался, не гремит ли гром. Они неспешно шли, болтая о том, о сем, смеялись над анекдотами дяди Павлика, рассказывали о работе, озорстве мальчишек, частых перебоях электричества в Приморье. И когда впереди послышались первые раскаты грома, показался, наконец, львиный мостик на канале Грибоедова.
Где-то Санька слышала, что любовь к Родине дана человеку с рождения, но прививается постепенно с взрослением. В детстве она не раз гуляла с отцом по набережным, с замиранием сердца глядя, как хрипя, вздымаются могучие невские волны, и слушая рассказы о царях, построенных дворцах и парках, революциях и Гражданской войне. Отец многое знал из истории, обязательно делился мыслями с Санькой, и с его рассказами город в ее воображении разрастался, преобразовывался, обретал колорит и выразительность. Саньке начинало казаться, что Ленинград – такой же живой, как она: умеет смеяться и радоваться, страдать и злиться, любить и ненавидеть. И в первую очередь оживленность эту увидела она во взглядах львиных голов – сосредоточенных, умных, внимающих каждому ее слову.
И если львы были историей, сердцем Ленинграда, а, соответственно, и Санькиным сердцем, и любовь к ним носила скорее врожденный характер, нежели приобретенный, то школа, без которой она также не представляла себе жизнь, была Санькиной находкой, ее гордостью и личным достижением. И потому, приехав в Ленинград, и убедившись в том, что никто не нанес «драгоценностям» зла, Санька успокоилась.
Гром гремел во всю мощь, и дождь поливал со всей силой, когда они, укрывая головы капюшонами и кофтами, побежали вдоль Малой Подьяческой улицы. Миша прокричал, что грозу надо бы переждать под крышей, дабы не простудиться, и компания из шести человек влетела в арку одного из домов. Переведя дух, Санька распустила «пучок» в попытке пригладить мокрые волосы и тут заметила, как ее младший сын дрожит, испуганно прячась за спины хохочущих взрослых.
– Что с тобой, Максимка? – озабоченно спросила она.
Сын ничего не ответил, но исподлобья взглянул на небо и затрясся еще сильнее, когда вспышка молнии с треском рассекла черное небо. Не заставив себя ждать, прогрохотал гром. Максим скривился и уже собрался заплакать, но, вспомнив, что вчера обещал брату больше не реветь взамен на целое эскимо, лишь надулся, стиснув зубы.
Взрослые вместе с Женечкой бурно смеялись, радуясь, что больше не мокнут под дождем, и Санька, заметив, что никто на них не смотрит, тихонько отвела младшего сына в сторону.
Она присела на корточки и, взяв сына за руки, продолжительно посмотрела на него. Мальчик напряженно ждал, зная, что мама наверняка скажет сейчас что-то важное – этот взгляд он усвоил с пеленок.
Санька слегка улыбнулась, ласково поправила воротничок матроски на худенькой шее сына и тихо, чтобы слышал только Максим, произнесла:
– Знаешь, гроза – это совсем не страшно.