– Страшно, – уперто буркнул Максимка и поковырял носком землю.
– Когда я была чуть постарше тебя, я каждый день видела грозу, – задумчиво сказала Санька, и ее глаза потемнели. – Только та гроза была в миллионы раз хуже, потому что она убивала людей.
– Эта гроза тоже может всех убить, – мотнул головой Максим, глядя, как мечутся в небе молнии. – Женя сказал, она бьется током.
– Да, если ты стоишь под деревом, в открытом поле или ловишь ее на крыше дома. Гроза не тронет тебя, когда ты находишься в укрытии и не ищешь с ней встречи. Гром и молнии нужны нашему миру, они приносят чистый и свежий воздух, разряжают день после жары. После грозы очень хорошо себя чувствуешь. Вот смотри, небо понемногу светлеет, и дождь убывает – скоро все закончится.
– А та гроза? – осторожно спросил Максимка. – Та гроза убивала даже тех, кто был в укрытии?
Санька вздохнула.
– Помнишь львов, которых мы с тобой сегодня видели?
Максимка кивнул.
– Они тебе понравились?
– Да, – кивнул он снова. – Они очень сильные, и у них добрые глаза.
– Та гроза стремилась сломать даже львов, хотя они никому не причинили вреда. Она рушила все на своем пути, и не было ни одного укрытия, способного уберечь от нее. Грохот грома был таким мощным, что оглушал людей, а ее молнии не щадили даже младенцев. Нет, – немного помолчав, добавила Санька. – Этой грозы, что ты видел сегодня, совсем не стоит бояться.
И погладив притихшего и задумавшегося Максима по голове, она поднялась с корточек.
– Мам, – дернул ее за рукав Максимка, когда они направились домой, и, обернулся, удостоверившись, что его никто не слышит. – А та гроза больше не придет? – шепотом спросил он.
Санька серьезно посмотрела на него.
– Для этого нужно, чтобы каждый человек на Земле помнил о страданиях, которые она принесла. Только в этом случае ее больше никто не увидит.
– Всего-то? – поднял брови Максимка.
– Да, – твердо ответила Санька. – Но не всем это задача посильна.
– Я буду помнить, – сдвинул брови мальчик, и его взгляд стал таким же серьезным, как у мамы.
В Ленинграде пришлось задержаться – дядя Павлик, вешая в ванной новую шторку, упал с табурета и сломал и без того раненую в войну ногу. Когда хлопоты с больницами и уговоры дяди Павлика полежать там хотя бы две недели улеглись, Миша с Санькой, поругавшись несколько раз на тему того, что никто из них не придумал повесить шторку самостоятельно, а дело, как всегда, досталось несчастному дедушке, строго-настрого приказав Алевтине не отходить от возлюбленного ни на шаг, отчалили, наконец, в Саратов.
Шли годы – пролетали курчавые, разноцветные, дождливые осени; проходили неповоротливые, снежные зимы; расцветали весны с бегущими ручейками, поющими в рощах соловьями и душистыми садами; следом, распевая на все лады, приходило жаркое поволжское лето, чтобы спустя время, отведенное на солнечные пляжи, багрово-алые закаты и ранние рассветы, вновь пригласить золотистый, пахнущий сбором урожая, сентябрь. Годы шли, и вырастали дети, взрослели молодые, уходили в вечность старики. И никто, никто не мог остановить эту безобразницу Время, чтобы хоть чуточку дольше остаться в настоящем…
Саратов был не последним их пристанищем на Волге – следом Мишу перевели в Казань, а спустя пять лет отправили из Поволжья восвояси – в Смоленск.
Смоленск Саньке нравился. Старинный, могучий, он так и пыхтел историей, и, если бы не работа и семья, она была готова гулять по нему целыми днями. Он давно стал промышленным – фабрики, заводы, институты. Но здесь тоже видели войну, и оттого он был пропитан чем-то сострадательно-близким, не понаслышке знакомым, и Санька, гуляя и уходя с шумных улиц в тихие дворики, молчаливо смотрела на каменные дома, проносясь сквозь годы, словно пытаясь увидеть тот самый июль сорок первого, когда немцы оккупировали этот маленький город.
Санька по-прежнему работала в школе, взяв на себя непомерную нагрузку. В Казани ее литературный кружок прославился на весь город, и спустя время Александру Семеновну Кавалерову-Алексееву с учениками-победителями конкурса чтецов пригласили в Москву, на встречу с литераторами всего Советского Союза.
Дети прыгали от счастья, а Александра Семеновна отнеслась спокойно. Она прекрасно знала эти встречи, с красивыми словами и шоколадными конфетами в голодные годы, и потому отнеслась к поездке без особого восторга. Но Москва сблизила ее с ребятами, и, подружившись с ними, она с горечью отметила про себя, что это очередной 7 «А», с которым ей тоже когда-то придется (ах, ну что за штука, Время!) расстаться.
Тот самый 7 «а», оставшийся в Хабаровске, давно вырос – молодые юноши и девушки, оканчивающие институты, слали ей письма. Она старалась не терять связь со своими воспитанниками и всегда сообщала о переездах, но сама же смеялась, что «эти ее из-под земли достанут».