Александра Семеновна злилась долго. Придя домой и, увидев виновато потупившегося Мишу и внезапно утратившего былой пыл Максима, она нахмурила брови и тут же поинтересовалась, что произошло.
Младший сын был копией мамы. Серьезный, но нетерпеливый, имеющий на все свое мнение, на этот раз он не стал спорить, а, опустив голову, слушал ее. Александра Семеновна кричала, что совершенно бессовестно бросать в огромном городе одинокого старика, и за долгий год не повидать ни друзей, ни няню, ни даже пылинки в славном Ленинграде! И если Максиму какой-то лагерь дороже родного деда, который когда-то вместо отдыха с окопа на окоп под свист пуль перебегал, чтобы такие как он на юга мотались, то хорошо, прекрасно даже – она берет отпуск за свой счет, и едет к отцу и львам одна, и пусть Миша живет целое лето на сушеных сухарях, если за сорок лет не научился соображать.
Выдав грозный монолог, Александра Семеновна, гордо вскинув голову, с размаха села в кресло, жалобно скрипнувшее под ней, и обиженно отвернулась. А Максим все также стоял, опустив голову, и ни слова мамы вспоминались ему в те минуты, а тяжелое, повисшее молчание в трубке, которое он так старался не вспоминать.
В Ленинград все же поехали вместе. И не в июле, а в сентябре, и не в отпуск, а на «ПМЖ», потому что Мишу, наконец, перевели, торжественно выдав ему звание полковника, и квартиру в новом районе города.
И если кто-то в семье ощущал грусть по поводу отъезда из привычного Смоленска, то при одном виде Александры Семеновны тоску как рукой снимало.
Она была необыкновенно, необычайно счастлива.
Конечно, она предполагала, что Ленинград уже не такой как раньше. Но переехав сюда жить, Александра Семеновна с горечью осознала, что, разъезжая по городам и весям, не успела заметить, как Ленинград, восставший из руин, отогнавший блокадные годы, засиял новой, другой жизнью. Она понимала, что пропустила какой-то важный переходный этап, когда в город начали съезжаться со всего Союза, толпами повалили туристы; когда забренчали в подъездах гитары, и поколение с пышной кудлатой шевелюрой, все дальше отодвигая от себя первую половину XX века, воздвигая новые десяти- и пятнадцатиэтажные башни, взяло на себя обязательство править здесь жизнью.
Ленинград приосанился, окреп – все больше заметались в нем следы зимы сорок первого, оборванных, послевоенных ребятишек, реставрации соборов и низеньких домов в центре. Здесь стало лучше с продуктами, но нормальной жизни мешали все те же унылые очереди, плохо ходивший транспорт и не очень большие зарплаты.
Однако строились новые районы, возводились дома, детские сады, поликлиники и школы, открывались научные центры и процветали фабрики. И хоть нравилось Александре Семеновне это развитие – все-таки екало сердце оттого, что нет уже многих соседей по коммунальной квартире, и ее школьных учителей, и нянечки из приюта – умерла за неделю до их приезда… А Аничков дворец настолько преобразился, что Александре Семеновне стало даже неловко за него – помнит ли кто здесь про госпиталь?
Но унывать было некогда: по-прежнему росли дети, и она, помня свое обещание перед самым окончанием школы – «передавать опыт новому поколению», – принялась работать с еще большим усилием.
Она устроилась в школу неподалеку от дома, где ее тут же назначили завучем. Начались столь любимые привычные будни: уроки, классные собрания, литературный кружок, стенгазеты, концерты, экскурсии.
Миша отказался выходить на заслуженную пенсию, и по-прежнему усердно трудился. Жил в старенькой коммунальной квартире дядя Павлик, плохо ходивший, но во многом благодаря Александре Семеновне не унывавший. Каждые выходные они с Мишей приезжали к нему, привозя газеты, продукты, чинили вновь сломавшийся телевизор. Дядя Павлик перестал любить прогулки, но Александра Семеновна упрямо выводила его во двор, и как прежде они шли вдоль Невского, сворачивая на канал Грибоедова, гладили холодные каменные головы львов и молчаливо стояли рядом. Субботними вечерами заезжал Женя, только-только женившийся на веселой толстушке Ниночке, привозил крымское вино, следом прибывал широкоплечий, накачанный Максим – студент спортивного института, и всей семьей они садились ужинать в тесной комнате, где когда-то жила с родителями Санька.