Пасмурным январским днем, сразу после выхода с зимних каникул, Александра Семеновна проводила собрание совета дружины. Отпуска ей не хватило – в квартире делали ремонт, и, выйдя на работу, Александра Семеновна в первый же день почувствовала упадок сил. На собрании сильно разболелась голова, и она, надеясь, что захватила с собой таблетку, собралась было пораньше отпустить детей, но тут слово попросила восьмиклассница Маша Артемова.
– В школе, в самом начале Невского, есть музей юных участников обороны Ленинграда. Открылся совсем недавно. Надо вывести туда средние классы!
– Точно! – поддержал щупленький Вовка Рощин. – Мать была, говорит – вся история войны в двух комнатах!
Ребята, к большому удивлению педагога, с большим восторгом восприняли эту новость. У Александры Семеновны кольнуло в груди, и как-то жалобно сжалось сердце. Да, она слышала про этот музей. Дядя Павлик многократно твердил, чтобы она его посетила, но впервые в жизни Александра Семеновна поняла, что не желает приближаться к своей школе – даже отказалась там работать. И не табличка «при артобстреле» была тому виной, а тяжелые, нависшие грузом воспоминания.
Она стала бояться их. Может оттого, что медленно и верно отходили в прошлое молодые годы, и все меньше и страшнее представлялся ей 125-граммовый кусочек хлеба. Или просто потому, что в Ленинграде о войне теперь говорили разве что за обеденным столом седые «блокадники» и фронтовики, разменявшие не один десяток. Она видела «ту самую войну» – это выглядело нелепо.
Но приближалось 27 января, день, когда блокада была полностью снята, дети так рвались в музей, что барабанили кулаками по партам – и Александре Семеновне, молча хлопавшей глазами, наблюдая такую картину, оставалось лишь кивнуть головой.
Дядя Павлик тоже вызвался идти. Ранним морозным утром Мишин сослуживец довез их на машине до школьной арки. В дворик входили осторожно – было не только скользко, но и боязно: как там внутри? Говорить не хотелось – крепко держа дядю Павлика за руку, Санька качала головой, вспоминая, как в этом самом дворе собирала ватагу своих «строителей», как знакомились они с веселым, усатым и крепким дядей Павликом. Каждое утро, завидев ее издалека, он, не давая ей опомниться, подбегал, хватал на руки и подбрасывал вверх с такой силой, что девчонки-рабочие визжали от ужаса – вдруг не словит? Но сама Санька ни чуточки не боялась – лишь хохотала во все горло и кричала «бис». Теперь же дядя Павлик шел осторожно, с трудом передвигая свои семидесятилетние хрупкие ножки, крепко держась за Санькину руку, будто вся его жизнь зависела от нее…
Она совсем забыла, что с детьми они договорились встретиться во дворе школы – молча, в каком-то забытьи стояла перед узенькой дверцей с надписью «Музей «Юные участники обороны Ленинграда», никак не решаясь распахнуть ее, пока дядя Павлик сам не потянулся к ручке.
Музей оказался маленьким, но Александра Семеновна, войдя, с непривычки растерялась. К ее удивлению, дядя Павлик чувствовал себя здесь куда бодрее и увереннее, чем на заснеженной улице. Он взял Александру Семеновну под руку и провел в какую-то комнату.
Не успев осмотреться, она обомлела.
Со всех сторон на нее были устремлены сияющие лица пионеров. В нарядных белых рубашках, отутюженных платьицах и алых, пестревших на фоне затемненной комнатки галстуках, вдоль стены выстроились незнакомые и знакомые ей ребята. В стороне улыбалась смотрительница, внимательно взирали женщины в строгих костюмах – по всей видимости, администрация школы. В дальнем углу скромно переминался Миша с букетом слегка заиндевевших роз, расплывалась в улыбке Ниночка и неловко глядели на нее сыновья. А когда дети, произнеся трогательную речь, запели песню, странно и немного смущенно улыбнувшийся дядя Павлик осторожно подвел Александру Семеновну к застекленному шкафчику и распахнул дверцы.
Она ахнула. Прямо на нее с узенькой полки глядели сразу три знакомые вещи: любимая ложка из приюта с нарисованным львенком, тетрадка по чистописанию за третий класс и алый, изрядно потрепанный, но не потерявший свой гордый вид, пионерский галстук.
Именно в нем она читала стихотворение Ольги Берггольц. И Александра Семеновна, забыв, как еще совсем недавно в бешенстве отгоняла от себя всплывавшие тут и там воспоминания, вновь увидела себя десятилетней худенькой девчонкой, ощущая, как болтается на шее кусочек тонкой хлопчатобумажной ткани, навсегда пропахнувший гарью и пылью. Она улыбнулась, и сияющие раскрасневшиеся лица в музее тут же превратились в раненых, но сильных и внимательных солдат, уставших и озабоченных врачей, молоденьких санитарок. И гордо вскинув голову, она втянула носом воздух, чтобы произнести первую строчку.