– Вас послушать, мама, так все в жизни прелестно, – горько отозвалась Ниночка. – Мне и коммуналки достаточно, лишь бы муж рядом был. Жили себе нормально, так чего придумали… Демократия, коммерция… Тьфу! – и Ниночка, вытирая платочком слезы, морщась, выходила из комнаты.
Миша тоже плохо воспринимал изменения. Если Александра Семеновна с большим равнодушием относилась что к советской власти, что к нынешней («Лишь бы люди могли спокойно жить»), то Миша демократию воспринял с подозрением. Армия, прежде самая сильная и стойкая в мире, напоминала Содом и Гоморру, и Миша расстраивался, видя ужаснейшую коррупцию, разрушенные военные заводы и части, недоумевая от поступков наглых солдат. Он служил генералом и давно собирался выйти на заслуженный отдых, но внезапные перемены застигли врасплох. В девяностые Миша оказался буквально с нищей пенсией; Александра Семеновна, продолжавшая работать директором в школе, ушла в еще больший минус. Денег стало совсем не хватать, и если бы не Женька, который теперь обеспечивал сразу три семьи: свою, тренера-Максима, тоже зарабатывавшего копейки, и родителей, – то Миша был уверен, что окажется с детьми на паперти.
К бытовым ссорам прибавились не только финансовые проблемы, Мишины стариковское ворчание и ревматизм, но и внезапное расхождение во взглядах. Александра Семеновна кричала, что нельзя все время читать статьи про то, как очередная фабрика оказалась в руках «новых русских», и смотреть криминальные каналы – Миша просто обязан поверить в лучшее.
Но то ли в силу возраста, то ли собственного консерватизма он не мог смириться с новыми порядками, и его уныние и вечные жалобы на жизнь стали порядком надоедать Александре Семеновне, которая изо всех сил старалась не падать духом. Миша превратился в угрюмого, ворчливого старика с морщинистым лицом, поседевшей, слегка облысевшей головой; редко выходил из дома и все больше лежал на диване, ссылаясь на боли в спине. Он горделиво отказывался от денег, которые совал ему время от времени приезжавший на новенькой иномарке Женя, и грузно поднимался с дивана, морщась от боли, когда сын оставлял деньги на полке в серванте. Миша расходился, дрожащими руками комкал бумажные купюры и впихивал их Жене обратно в карман, не обращая внимания на его попытки увернуться.
Развод Александра Семеновна переживала тяжело. Рыдала ночами, съехав в квартиру, которую снял для нее Женя, не зная, что и Миша плачет в своей одинокой старческой постели, ощущая себя забытым и покинутым всеми. Он стал бояться тишины, в ней грезились ему детские воспоминания: почти неподвижная мать за столом, что-то медленно выводившая в тетради, такое же тиканье настенных часов, гулкое покачивание игрушечной деревянной лошадки. Он всегда опасался этого затишья, потому что неизменно за ним следовала ненастная буря – удары метронома, сирена… Спустя несколько лет, в молодости, этот страх забылся, отошел на задний план с бесконечными делами, проблемами, заботами, а теперь, когда голову Миши занимали одни лишь воспоминания, вновь вышел на авансцену.
– Вот ведь удумали, развестись на старости лет, – ворчал Женя. – Да они друг без друга дня прожить не могли! Какая муха укусила?
– Жизнь не сахар, Женя, – невозмутимо отвечала ему жена. – Пусть поступают так, как нравится.
– Только о детях никто не подумал! – восклицал Женя. – Раньше хоть как-то друг за дружку держались, а теперь что? Отец без матери не может, мать рыдает ночами. Вот и бегай от одного к другому, успокаивай, корми, развлекай! Хорошо устроились, а?
– Тебе же сказано: характерами не сошлись! – хмурилась Ниночка. – Вот и не задавай глупых вопросов.
– Характерами… – бурчал Женя. – Терпели же друг друга сорок лет, а тут вдруг – характерами!
Женя злился, Максим обижался, но спустя время оба смирились с разводом. На выходные они приезжали к отцу, привозили детей и внуков, не забывали и про Александру Семеновну. А она жалела Мишу, прекрасно понимала, что без нее он – как овощ на грядке – зачахнет без полива, удобрений и солнышка. Потому и наведывалась частенько: убирала квартиру, варила обеды, стирала и гладила белье. Она боялась, как бы Миша не начал пить, и взяла с детей честное слово, что они не станут привозить ему спиртное.