Совсем скоро он тащил ее на руках по Невскому, медленно передвигая ноги. Она тогда совсем устала и сквозь сон бормотала какую-то чушь: что надо бы выступить еще в одной квартире, там очень плохо ее подружке… Кате, кажется…
А Катя-то Еремко умерла в тот самый день. Возвращаясь домой, Миша увидел, как возле парадной дома неподалеку укладывали на санки маленькое девчоночье тело. Подбежав поближе, все понял…
Наврал он сегодня с три короба. Не мечтал ни о каком космосе, вообще не думал о том, доживет до сегодняшнего дня или нет. Мечтал об одном – чтобы Шустрик была рядом… И что греха таить – до сих пор так желает.
И из старческих глаз Миши потоком хлынули слезы. Виктор, казалось, примерз к месту, а Александра Семеновна распахнула и без того большие глаза.
– Что ты, Мишенька?
Мишенька… Как же ласково умеет она согреть, успокоить. И на негнущихся ногах, весь сгорбясь, тяжело дыша и даже не пытаясь унять рвущиеся наружу слезы, медленно пошел он на встречу Александре Семеновне, в ее распахнутые, ожидавшие снежка, объятия.
Он уткнулся ей в шею, а она, прижавшись, принялась поглаживать его по седым волосам, неповоротливой шее, сутулой больной спине, укутанной в теплый шерстяной шарф и толстую куртку.
– Мишенька мой, Мишенька, – шептала Александра Семеновна, чувствуя, как и ее душат слезы. – Дурачок ты мой…Старик… Никуда ведь не делась наша любовь… Ведь и старые, и молодые любят. Просто у молодых она безветренная, нежная, сладкая… А у нас другая… Вот сидишь ты в кресле и любишь. Рядом или нет – неважно. Чего же ты плачешь, Миша…Ну случалось, обидели мы с тобой друг друга, но ведь все также вместе… Вместе, Миш.
– Знаешь, Шустрик, я сейчас понял, что всегда жил только потому, что ты есть на этом свете… Ты была смыслом всей моей жизни. Помнишь, я в блокаду болел? Сильно болел, все думали, что помру.
– Конечно, помню, я тогда себе места не находила…
– А я выжил, потому что хотел быть с тобой. Представлял, как ты одна без меня осла с зайцем играешь. Я ведь и на фронт тогда сбежал из эвакуации, чтобы тебе доказать, что способен на что-то. Думал: вот, получу награду, Шустрик обрадуется, может, даже замуж за меня выйдет. А если погибну в разведке – так тому и бывать, зачем мне жизнь сдалась? Ведь у меня никого кроме тебя не осталось.
Из Москвы я все время в Ленинград рвался. Бывало, сижу на уроке, и одна мысль гложет – где там Санька моя? И в армии потом до генерала дослужился. Знаешь, почему? Ты должна была гордиться своим мужем, и ты… гордилась им.
Казалось, все остановилось вокруг. Виктор неловко топтался в стороне, не решаясь нарушить эту трепетную идиллию. Тихие снежинки кружились в замерзшем воздухе, опускаясь на землю.
– Я и сейчас горжусь, – Александра Семеновна отстранилась от Миши и серьезно посмотрела ему в глаза.
– Правда? – он удивленно поднял брови. – Разве я достоин тебя?
– А разве нет?
–
Ты все делала ради Ленинграда. Ради людей во всем мире. А я… все делал только ради тебя.
Александра Семеновна насмешливо посмотрела на него и покачала головой.
– Какой же ты смешной. Ей-богу, смешной.
И Миша почувствовал, как тает под серьезным взглядом Александры Семеновны, а его губы машинально тянутся к ее губам.
А после они резвились. Наигравшись в снежки, купили в соседнем вагончике буханку хлеба и поделили на троих. Какая-то компания снимала на видео, как полоумный тучный дед, отбросив палку, согнувшись, припадая на одну ногу, ковыляет, будто бежит за маленькой худенькой старушкой, а другой дед бросает в его спину снежок за снежком.
Они веселились до самой ночи, и, придя домой, Александра Семеновна почувствовала, что это еще один из лучших дней в ее жизни.
Его не стало спустя шесть с половиной лет – холодным ненастным вечером Миша возвращался домой из магазина и, выйдя из лифта, упал прямо на лестничной площадке. Инфаркт.
Александра Семеновна тяжело переносила утрату. Молча сидела за кухонным столом, подперев голову рукой, и сквозь занавески смотрела на капли дождя за окном. Не было слез – были муки, разношерстные как пятна воспоминания и отчаянное желание вернуть его. Мужа, любовника, друга, спутника жизни. Человека, частью которого была она сама. Хотелось ощутить его всего тут рядом, прижаться к нему, обнять его широкие сутулые плечи. Сказать ему то, как сильно она его любит. По-прежнему любит.
Как только речь зашла о похоронных обязанностях, Александра Семеновна решительно все взвалила на себя. Никакие уговоры не действовали: даже отказалась от Женькиной помощи – всюду пользовалась общественным транспортом. Лишь одно она отвечала: «Я ему обязана всем».