«Блокадники» ей нравились, но почти все были моложе ее – не помнили они того лихолетья, только и стояло в памяти: мама, саночки, кромка воды… А те, что старше, вовсе не ходили на сборы.
Впрочем, если и хотелось ей с кем-то поговорить о прошлом, то только с Мишей. В его глазах она бы ни за что не прочла удивления; вроде бы искреннего, но все равно «не того» сострадания. Мише не пришлось бы ничего растолковывать да объяснять – он понимал ее без слов. Александра Семеновна часто думала о том, что же привело к разводу их – двух любящих людей, столь преданных друг другу. И не находя ответа, лишь вздыхала и качала головой. Не то, что развода – Миши уже давно не было рядом.
Качала головой она теперь часто – как ни старалась молодиться, как ни приказывала себе чувствовать себя на восемнадцать, все одно – возраст давал о себе знать. Куда-то испарялась, исчезала ее философия веры в лучшее, отказа от отчаяния – все больше хотелось поворчать, опустить руки, поплакаться. Волю давала она при Аленке – из всех домашних она одна могла ее понять и утешить.
– Вот стою сегодня в очереди в супермаркете, молодые какие-то все в этих… кепках с широченными козырьками, бутылками с газировкой… сзади, значит. Я денежку маленькую искала – ну старая ведь я, пока увижу, пока вытащу… Так они все извертелись… Я поворачиваюсь к ним и говорю: Молодые люди, терпения, пожалуйста, наберитесь, я вам не Бэтман этот ваш! Летать не умею!
– Боже, бабуля! – Аленка зашлась в хохоте.
– Вот у них такая же, как у тебя реакция была! – воскликнула Александра Семеновна.
– Ну, баб Сань, ты скажешь! – вытирая слезы, сказала Аленка. – Ты все правильно делаешь, таких надо на место ставить. Только…Аккуратнее все-таки, мало ли психи попадутся…
– Ну почему же молодежь считает, что старые уже ни на что не годятся? Что их можно со счета списать? – покачала головой Александра Семеновна.
– Неправда. Не все, – выпятила нижнюю губу Аленка, разглядывая себя в зеркало. – Я же так не думаю.
– Утешай бабку, – махнула рукой Александра Семеновна. – Ну да не бери в голову. Давай лучше супчик погрею, – и прежде, чем Аленка давала ответ, она уходила на кухню.
Так и жила. Гуляя по неизменным ленинградским улочкам, читая газеты, переписываясь с изрядно постаревшим 7 «А», разъехавшимся по всему миру; нянчась с правнуком и проводя время с внуками. Аленка научила ее «Интернету», и Александра Семеновна полюбила читать литературные сайты и слушать старые песни.
Еще больше прониклась она к прогулкам, постепенно привыкла гулять в одиночестве. Современный Петербург был ей в диковинку – переливающиеся огни, яркие витрины, суматоха… Относилась спокойно: жизнь изменчива – кому-то нужны, значит, эти огни. Садилась на автобус и приезжала из своего спального района в центр, к дорогому Невскому (даже изменившемся она любила его), тихому школьному дворику, львам. Не замечая машины и потоки людей, подолгу стояла возле Аничкова, сквозь толпу доходила до Мойки, сворачивала к приюту – гладила шершавые стены давно неприютского здания, наслаждалась какой-никакой тишиной. Ветер бил ей в лицо и холодил спину, когда она задумчиво смотрела на гордые мордочки львов на мостике, вспоминая восьмилетнего Мишку, и слезы текли по ее лицу… Туристы фотографировались и, глядя на нее, понимающе отходили – воспоминания…
Заканчивала она свои путешествия школой. По-прежнему проносилась в ее ушах пронзительная сирена, когда она переходила улицу на «ту» сторону, заходила в дворик, смотрела на маленькую дверцу, ведущую в музей. Внутри добрая смотрительница угощала ее чаем, приносила потертый алый галстук. Аленка рассказывала – школьники используют его в своих спектаклях. Александра Семеновна любила об этом вспоминать – чувствовала собственную значимость.
Дети опасались за эти «прогулки». Уже не девочка, а чуть ли не каждый день носится в центр…
– Даже мы не суемся: пробки, толпы людей…– пылко разъяснял ей Женя. – А тебе, мать, уже за восемьдесят перевалило! Пора бы самой понять, что к чему…
Александра Семеновна не отвечала. Толку-то? В старости все острее воспринимается. Разве они поймут, что все, что осталось у нее от прошлого – это львы и школа на Невском… И приют, из которого живых – она да Витька, прикованный к креслу. А из тысячилюдного Аничкова, наверное, совсем никого…
На Пискаревку ездила редко. Положить цветочки, молча постоять возле стелы. Слишком тяжело становилось здесь на душе – не могла она смотреть на сотни каменных плит, слушать шелестение веток. Во время прогулок по Невскому мысли занимали воспоминания, какой-никакой оптимизм, вера в лучшее, пусть и смешанная с темными вечерами и ударами метронома, а здесь был финал. Итог. Здесь царила смерть.