Как же жарко в груди, как печет во всем теле… Эх, да радоваться надо, что хоть в старости согреться можно, коль в детстве не дано! Трудное у нас было с тобой детство, правда, Миш? Да нет, я не жалею, я за львиные головы дралась, а это дорогого стоит. Это, Миша, может, ценнее всего на свете, да кому я рассказываю? А только ты объясни это, пожалуйста, поколению новому. Да нет, их легко найти, они в разноцветных майках и с одинаковыми аппаратами в руках… Там сейчас вся жизнь, Миш. Там и солнце ясное, и небо – все в этих аппаратах.
А я присяду пока, хорошо? Что-то ноги ослабевают, мне ведь уже 86, Миш, представляешь? А помнишь, когда-то было 10…
А что за люди там впереди? Повскакали с мест, бегут куда-то, все ближе и ближе. Нет, Миш, не фашисты, фашистов отсюда не увидишь. Это же госпиталь наш, я здесь стихи читаю, приходи вечером – послушаешь. А вон папа с тортами бежит! Ой, как же давно я его не видела! Скоро Победа, Миш, понимаешь, Победа! Я специально деньги копила и чистописанием занималась, чтобы мы на Победу нашу с тобой могли сотню карамельных петушков купить. Постой, а что у папы в руках? Не торт… Львиная голова! Самая настоящая, с того мостика на Грибоедова? Спасибо тебе, Миш, я ведь знаю, что это ты постарался! Да ведь я, Мишка, о ней с детства мечтала! Теперь-то мы заживем, вот увидишь!
Зачем ты меня трогаешь, Миш? Руки-ноги проверяешь… да сильные они стали, сколько времени-то прошло с тех пор! А трогать не смей, не муж ты мне больше…
Не нужна, не нужна, больше я никому не нужна… Тишинский этот, смешной такой, с ушами, поставил под вопрос все мое существование. Зачем жила? Зачем защищала город?
Ой, а где моя школа? Где школа моя? Разбомбили? По кускам разобрали? Да ведь я ее своими руками… Уф, вот она, спасибо тебе, нашел. Никуда не делась. Сейчас я ее поглажу по шершавым бокам, и все наладится. Да, вот так мне хорошо: школа и львиная голова рядом. Теперь я спокойна, Миш»
Александру Семеновну увезли в больницу в тот же вечер. На следующий день, когда она понемногу пришла в себя, но была еще очень слаба, в палату ворвалась Аленка.
– Ба, ба, это он, да? – со слезами в голосе крикнула она и, опустившись на край кровати, схватила ее почти безжизненную руку. – Дурак этот красноухий, Тишинский? Мне ребята рассказали, как он ерунду на школьном вечере трепал! Не слушай ты его, а я его знаю, он со мной раньше учился, а теперь в гимназию его перевели! Типа очень умный! Ты не переживай, мне все передали, я это дело так не оставлю, он за свои слова…
Но Аленка запнулась, увидев, как бабушка мягко, одними губами попросила ее остановиться.
– Прости, баб Сань, ты не хочешь крики слушать, понимаю… Я на эмоциях просто. А ты на него не сердишься – все как обычно…
– Подойди, пожалуйста, к окну, – слабо пролепетала Александра Семеновна и обрадовалась, что, оказывается, еще может говорить. – Что ты там видишь?
– Дома, дорога, – секунду подумав, сказала Аленка, испуганно вглядываясь в лицо бабушки. – Собор.
– А еще?
– Вдалеке наша школа. Только ее не видно. А слева… слева… – Аленка вдруг как-то странно, широко улыбнулась. – А слева львы, баб Саня! Они далеко, но их видно. Твои самые любимые, на мосту. И один из них очень похож на тебя!
И Аленка засмеялась от счастья, и от того, до чего красиво переливались на солнце гордые львиные головы, а вдруг вспомнив о неожиданно притихшей бабушке, испуганно дернулась, обернулась и… перевела дух. Бабушка Саша смотрела на нее со своей неизменной улыбкой.
– Львиные головы и школа, – тихо повторила Александра Семеновна.
И тут вдалеке прогремели залпы. В то же мгновение воздух разрезали тысячи маленьких разноцветных огней, вспыхивая в весеннем утреннем небе, и Аленка, увидев это, почти что вскричала:
– Салют! Ба, это папа с дядей Женей для тебя придумали! Смотри, вон они машут тебе с улицы! Правда, здорово? Утренний салют, да когда ж такое было! С праздником, моя дорогая ба, с Днем Победы! – и Аленка, хлопнув себя по лбу, ловко раздвинула жалюзи и понеслась вытаскивать из сумки свертки и пакеты.
Где-то в стороне Дворцовой еле слышно загремел оркестр – начинался военный парад, посвященный годовщине Победы в Великой Отечественной Войне.
Но для Александры Семеновны существовало сейчас лишь одно – не отрываясь, она следила, как в голубом ясном небе с треском разлетались, сливаясь с солнечным светом, почти невидимые, огненные залпы салюта, а неподалеку к площади, задрав головы, щуря глаза и хохоча от счастья, подходили люди. Самых разных поколений. Они шли, останавливались, чтобы посмотреть на неожиданный утренний салют, встречали знакомых, обнимались, что-то говорили, хлопали друг друга по плечам, дурачились, радовались и смеялись. Они стояли на этой ровненькой, некогда изломанной и усеянной осколками площади, проживая свой обычный день обычной жизни, даже не подозревая о том, что в тот самый момент она становилась величайшим подтверждением всего смысла существования одного человека, глядевшего на них из широкого окна больничной палаты.