- Теперь только в душах останется прежняя Одесса, великий солнечный город, давший каждой земле по скрипачу, по ученому, по писателю, и на прощание раздавший всему миру свой юмор. А юмор - это единственное, что гасит ненависть. Но оказалось, что ненависть можно привезти, а юмор - вывезти. До свиданья, мирный город. Траур можно было и не объявлять... Тяжелее этих дней в Одессе с войны не было.
Эти слова Жванецкого патриоты всех мастей умудрились вывернуть на такую изнанку, что не отмоешься. Юмора ему жалко! Траура он не хочет! За дачу или где там переживает!
Я, конечно, знала, что политика и война делают что-то с душами и мозгами людей, что-то страшное и неизлечимое. Но у меня темнело в глазах, когда я читала эти комментарии. Многие слышали байку Михал Михалыча о том, как американский импресарио пытался понять текст о раках. "А что смешного в том, что маленькие омары стоят дешевле больших? И что, он действительно у вас популярен?" Невозможно объяснить, почему смешно. Но оказалось, что невозможно объяснить, и почему больно. Юмор вывезли. На его место высадили ненависть. Которая отлично прижилась, как и повсюду - ненависть святая мертвородящая на крови.
Я давно не видела Жванецкого нигде, кроме телевизора. И могу только догадываться, что происходит с гением места, когда оно приходит в упадок, когда гений понимает, что он свое место пережил.
Другого глобуса у нас нет.
Нет у Жванецкого другой Одессы. Другого Ильченко и другого Карцева. И если бы мама Миши Раиса Яковлевна спросила его с небес: что же ты гуляешь, мой сыночек, одинокий, одинокий? - ему бы не пришлось ей врать (чего она так не любила, а папа мог даже выпороть). Что ты, мама, ответил бы Миша, это я дежурю, я дежурный... по стране.
Ну да ладно. Люди мы немолодые, и если бы печаль нас время от времени не одолевала, это означало бы, что мы старые дураки.
Лучше я расскажу вам, как весело было в Одессе лет 25 назад. Сдвинутые столы в ресторанчике Дома актера, до нашего конца долетает весть: едем в Аркадию, к Мише на дачу!
Подъезжали партиями. Счастье первых было безоблачно. Кто не сидел в теплой компании за столом у Жванецкого, когда он в хорошем настроении, – тот пусть мне не рассказывает, как он отлично погудел на очередной халяве. Михал Михалыч чертом, как из-за кулис, выскакивал из-за занавески, отделяющей кухню от террасы, с миской огурцов или синеньких в руках, делал пируэт, играл глазами, комментировал, наливал, хохотал и обласкивал каждого. Стол, полный солений и отменного вина, гудел вокруг него, как эпикурейская школа, как море вокруг небольшой скалы; смех доносился из сада, из погреба, с крыши.
А потом приехал некто в тройке, с крупной блондинкой в золоте. Префект. В его районе то да се. И он может тому да сему помочь. Если захочет.
Префект начал немедленно со всеми спорить, оповещать о своих литературных пристрастиях; неловкость воцарилась поголовная, гости боялись подвести хозяина и из последних сил выказывали корректность. Жванецкий разбухал с полчаса. Потом сказал:
- Вы сидите за одним столом с талантливейшими людьми страны. Это цвет нашей прозы, поэзии и журналистики. Вы должны слушать, что они скажут, слушать и запоминать, потому что такой возможности у вас больше не будет. Одно слово каждого из них в сто раз нужнее всего, что вы тут наговорили.
- Брось, Миша… – смутились гости.
- Не преувеличивай, Михал Михалыч, – усмехнулся префект. – Мы тут тоже не лаптем щи хлебаем.
И сидели еще долго, далеко за полночь полировали царапину, и разумный префект уезжал последним.
Помня этот леденящий фрагмент, с ужасом наблюдаю, как на другой вечеринке молодой воротила с лицом и галстуком денежного Шуры Балаганова кричит в мобильный телефон: «Зинка! Угадай, с кем я пью? С Мишей Жванецким! Хочешь, Мишка с тобой поговорит?» - и, облапив Жванецкого за плечи, сует ему трубку. Гадаю, какую форму примет королевский гнев. Но Жванецкий лишь буркнул: «Да, это Жванецкий. Не врет».
Вообще-то, все знают что такое "genius loci"? Дух-покровитель того или иного места, сообщают словари. Но выражение (отмечено особо) применимо и к человеку, ревностно оберегающему неповторимую атмосферу места.
И о любви
Обстановка широкой ночной отвальной располагала к откровенности, брызги шампанского радугой стояли над столами, как пена прибоя, ветераны жанра орали в микрофон, и только в такой обстановке король согласился потолковать, но зато о чем угодно. Тишина его якобы парализует.