Именно в начале пути туда (на Алтае) лежит город Чарск (отсюда и имя главного героя «Египетских ночей» — Чарский). Позже жил в Томской губернии, затем (по мнению А. Ф. Хрипанкова) скрывался под Тобольском, в Иоанно-Предтечьевском монастыре — а это уже недалеко от Красноуфимска. Между прочим, А. Ф. Хрипанков — сотрудник Эрмитажа, посвятивший себя «тайне старца», считает, что вместо царя был похоронен фельдъегерь Масков, чьи останки затем извлекли из императорской гробницы и спрятали под полом Чесменской церкви.
Трудно сказать, знал ли всё Николай, скорее всего не знал и он. В 1852 г. происходит знаменитая смерть Гоголя, которую нельзя понять вне системы вышесказанного. Но фигура Николая в этой истории, безусловно, трагична. В полной мере по «иоаннову эзотеризму» династия начинается в сыне, поэтому Николай был обречён. На 30-м году правления (цикл Сатурна) император огромного роста, от окрика которого падали в обморок боевые офицеры, спавший под шинелью на походной кровати, внезапно умирает, да так неожиданно, что только в день смерти — 18/II — стали выпускать бюллетень, указывающий на ухудшение здоровья царя («заболел лихорадкой»).
Народ готовили 3 дня, и лишь 21/II сообщили о кончине. Труп не был бальзамирован. Более того, позднейшие историки обнаружили, что его бальзамировали дважды. Не показали народу и лицо мёртвого царя за всё время, пока гроб стоял в Зимнем дворце. В камер-фурьерском журнале с 9/II заменены листы — то есть с того дня, когда помещено первое сообщение о болезни царя.
Николай действительно простудился и к 16/II стал поправляться, но вдруг на следующий день произошёл необъяснимый кризис и, пострадав день, император умер. На престол вступил Александр Второй. В 1855 г. во время присяги нового царя в Кремле колокол «Реут» с колокольни Ивана Великого сорвался и задавил 10 человек. Немного позже, во время коронации того же Александра, тот же колокол оборвался вторично, пробил 3 каменных свода, 2 деревянных потолка и убил 17 человек. Тогда митрополит Филарет сказал окружающим: «Царствование будет хорошим, а конец неблагополучен».
Когда будущий Александр II ещё только родился в 1818 г. в Москве, его мать спросила у известного юродивого Фёдора о том, что ждёт новорождённого. Юродивый в смятении ответил: «Будет могуч, славен, силён будет одним из величайших государей мира, но всё-таки умрёт в красных сапогах». 1/III 1881 г. царю раздробило именно ноги до колен. До революции в Сергиевой пустыни близ столицы в покоях настоятеля висел портрет того же Александра II, написанный с натуры проф. Лавровым. Но висел портрет с одной особенностью — холст на нём был составной, так как другой кусок картины приставлен ниже колен. И вот по какому случаю. За 14 лет до гибели царя в 1866 г. в этой «пустыне» один послушник сошёл с ума, но вскоре оправился. Но через некоторое время, работая в пекарне, раскалил кочергу, бросился к портрету императора и выжег «ноги» царя точно так, как они были изуродованы при его смерти, после чего послушник окончательно потерял разум.
Почему же, не говоря уже о Николае I (который один гулял по Санкт-Петербургу), Александр проводит реформы, совершает большие социальные сдвиги в обществе — а покушения на него начинаются только с 1864 года, превращаясь буквально в настоящую охоту? Ещё в 1857 г. произошло «дело Глинки». После оперы «Жизнь за царя» (Иван Сусанин), как уже здесь говорилось, на премьере, которой в декабре 1836 г. был не только царь с семейством и весь свет Санкт-Петербурга, но и Пушкин — автор был обласкан Николаем, одарён перстнем и «отмечен благоволением». «Открывались горизонты» и, главное, двери. Ничего не предвещало дурного.
Но с 1845 г. Глинка провёл несколько лет в Испании и Франции, где сблизился с Гектором Берлиозом, автором театрально- симфонического сказа о Трое и троянцах. Это — всем известные факты, но факты, вырванные из контекста событий, суть которых стала пониматься недавно. Г. Берлиоз и Вагнер были связаны с тайнами «крови Иисуса» (Меровинги прямо считали себя выходцами из Трои, т. е. троянцами).
Такая независимость в деле семейной тайны раздражала Николая, и скоро царь стал давать Глинке понять, что он недоволен (чем конкретно, мы, наверное, не узнаем никогда), но недовольство это находилось, безусловно, в «радиусе действия тайны».