Позора избежать удалось. А вот последствий такого лечения от тоски — не очень-то…
Шут проснулся, когда за окном еще царила непроглядная темень. Было ему так худо, хоть кричи, но первым делом, как обычно, он пожелал убедиться, что любимая рядом… и, не найдя ее, сразу же все вспомнил. Все понял… даже то, что кровать эта — не в загородном доме, а в той самой комнате, где он провел без малого десяток лет.
Во дворце.
И не удержался… тихо завыл, стиснув подушку.
Он не представлял себе жизни без Элеи. Без ее тихого смеха, разбросанных по дому катушек с нитками, без ее тепла… Он привык просыпаться рядом с ней, вдыхать запах ее волос, ощущать нежность кожи… И если не видел любимую слишком долго, то начинал испытывать ничем не объяснимую глухую тревогу. Даже один день без Элеи был бесконечным.
Шут слез с кровати, обнаружив себя раздетым до исподней рубахи, и прикинул, хватит ли у него сил доползти до большой уборной в конце коридора. Или же стоит воспользоваться ночной вазой… Второй вариант был проще, но Шуту не особенно хотелось остаток ночи наслаждаться такими ароматами… Сунув ноги в сапоги, он мужественно направился к выходу из спальни. Тошнота подступала к горлу на каждом шагу, но по сравнению с горечью разлуки, она была лишь мелкой неприятностью, от которой хотелось избавиться поскорей.
На обратном пути в опочивальню Шут уже почти перестал жалеть себя и тихо ненавидеть весь мир. Он замерз и хотел только одного — поскорее забраться в теплую постель.
И очень удивился, заметив, что дверь в его комнату плотно закрыта. Уж пьяный ли, хмельной, но он очень хорошо помнил, как оставил ее нараспашку.
По крайней мере, ему так казалось…
Шут приблизился к двери очень тихо. И остановился, кусая губы. Это могло быть простой случайностью, мало ли… проходил мимо слуга какого-нибудь скрипача Наэта, такой же старый и ворчливый, как сам музыкант… проходил и между делом притворил распахнутую створку…
Или же сам господин Патрик попутался. Провалы в памяти после портового рома — это еще не самое тяжелое последствие.
Шут покачался немного с носков на пятки, поглядел пару минут на дверь и, аккуратно развернувшись, отправился в кабинет к Руальду.
Просто так. На всякий случай.
Утром дворец напоминал растревоженный муравейник. Шутка ли — покушение на короля! Только сам Руальд, не смотря на легкую бледность, оставался удивительно спокоен. Мало, кто знал, что спасла его случайность…
Услышав странную возню в своем кабинете, Его Величество неслышно выскользнул из кровати и, подхватив фамильный меч, почти даже с радостью метнулся в комнату, где неведомый враг так нагло запинался о разбросанные по ковру бутылки. Наконец-то у короля появился шанс лично поквитаться с мерзавцами!
Но посреди кабинета, озаренного бледным светом луны, он нашел только своего друга, который огорченно потирал ушибленный локоть. В одной ночной рубахе новоиспеченный граф сидел рядом с теми самыми бутылками, которые остались после долгого вчерашнего вечера, проведенного королем в одиноких тягостных раздумьях.
— Руальд, ну у тебя тут и бардак, — недовольно сказал Шут, а потом заметил длинный острый клинок в руке короля. — Э-э-э! Ты чего это?!
— Пат! Твою налево! — Рульад гневно сжал челюсти и воткнул меч прямо в стоявший рядом комод. — Идиот!
Шут очень хорошо понял, что мгновение назад едва не отправился в долгое путешествие к праотцам. Он запоздало испугался, но ответить ничего не успел.
В королевской опочивальне раздался страшный грохот.
Руальд снова потянулся к своему мечу, но Шут остановил его, чуть тронув руку короля.
— Не надо, Альда, — сказал он негромко, — там нет ни души.
— Откуда ты знаешь? — король не отводил взгляда от двери в спальню.
— Чувствую.
Шут обошел друга и заглянул в темную комнату сам. Ничего не увидев, он вернулся к камину, чтобы отыскать тлеющие угли и запалить свечу. И когда с трепещущим на сквозняке огнем снова подошел к порогу опочивальни, волосы на загривке у Шута встали дыбом…
Большая королевская кровать была до самого основания проломлена огромной каменной плитой, которая словно бы просто выпала из потолка. Она лежала, придавив простыни, вся в крошеве штукатурки, а в потолке над ложем монарха зияла черная дыра, ведущая, надо полагать, прямо к чердачным помещениям. Пахло сыростью, пылью и мышиным пометом.