– («уставшая Лошадка «Нежинский» безумно летает над пространством сцены) Так прошло два вывернувшие жизнь Танцора на изнанку года… но как – то… одним «благословенным» утром все, кто так иль иначе окружали благословенного блаженного актёра, собрались на пристани встречать свою «Игрушку»… Сам Дьявол (он же оставленный Танцором Директор) преподнёс его жене букет прекрасных роз… а с внове будто обретаемой «Игрушкой» по русскому обычаю обнялся… облобызался… и стал рассказывать всё также обнимая Танцору про новый его ангажемент… на самых выгодных для бедного, в безденежье тогда, Шута условиях… «Лошадка устала…», – всего лишь выдавил на эту дьявольски заманчивую речь, когда-то друга и любовника, унылой друг – Актёр… «Ты устал… и я устал… они устали… но дело… дело которому мы служим… дело прославление российского балета… разве не достойно оно того чтобы забыть про всякую усталость… мы служим, служим, мой дорогой… мы служим достойнейшему делу… Мы Служим… Служим… забудь, лошадка про усталость, как и я забыл… Забудь». «Лошадка»-то забыла… пока она забыла… Но ван Вахтен тогда уже о нём писал, – «Прекрасен наш Танцор… как – будто не прошли два года его простоя… прекрасна его форма… по – прежнем прекрасен его космический прыжок… он лепит из себя того кого захочет… любая роль ему подвластна… он может быть высоким, или низким… прекрасным, иль уродливым… чарующим, или магически ужасным… влекомый вместе с остолбеневшей публикой некой невыносимой его астральной силой… но он пугающе при этом во всякой его роли безумен… Безумен он… и это его главная отныне слепая яростная роль… Он яростно безумен… Он яростно безумен… и это Роль его… отныне единственная Роль… и как летал он… как никогда ещё по сцене не летал… Так человек… обычный человек летать не может… так может порхать над сценой, легчайшей бабочкой, волшебник – послечеловек… безумно впавший в магию отринувший реальное лунатик… понятно, что это «его летание» является ничем иным как массовым гипнозом танцующего мага… безумнейшего мага… Понятно, что сам по себе так человек летать не может… Не может он летать… но может завораживать впадающую в транс под магией чарующего танца подвластную астральной силе публику… то магия внушения… то транс… а нарушать законы физики любой, пусть и безумный, маг не может… Нет не может… не может нарушать… не может он законы нарушать… Не может нарушать… не может… не может он по воздуху… и в воздухе, реальной птицей, без всяких крыльев за его спиной, подобно человеко – птице… подобно человеку – птице… отринувшей земное тяготенье… Не может он… летать… Не может он летать… летать не может он… Не может он летать… то магия… гипноз… не может он летать».
– (Шут, как умирающий принц, лежит в его собственной кровати бездвижно… вокруг неподвижного, не видящего мир Шута, собрались все персонажи «Тиля», им не законченного, не сыгранного «Тиля»… те персонажа поднимают на руки Шута… и взгромождают его на крест… и вот уже на вздыбленном кресте висит не «Тиль»… но – мехнически страдающий «Петрушка»… всегда страдающий, стенающий, «Петрушка»… он и висит… оживший заново, всегда на дьявольской верёвочке, «Петрушка»… он и висит…)