– (Петрушка – механическая сгорбленная сломанная игрушка, танцуя воет и ноет о лучшей для всех в мире игрушек жизни… воет о так и не пришедшей ко всем игрушкам в мире лучшей жизни…) По истечении совсем небольшого времени «Фавн» усилиями Лучшего в мире Танцора превратился в некий манекен… то есть,-то в куклу выструганную из куска загубленного дерева… то в куклу набитую горой отживших, старых, уже никому не нужных обветшалых тряпок… механическая же случайность движений этого теперь «никому не нужного» всеми оставленного манекена была ныне пугающе омертвелой, в их бесконечных, как у сломанного автомата, в их бесконечных повторах… беспомощно, с расширенным от ужаса полубезумным диким взглядом, глядела свалившаяся на бок голова этой куклы… Болтались её руки… носки, болтающихся при всякой шаге куклы неправдоподобно гибких ног, глядели всегда во внутрь… и когда вот эта, кое-как скреплённая, бесхозность в виде независимо скреплённых частей вдруг приходило в движение… То, казалось, что вот этим, рассыпающимся на глазах у потрясённого зрителя, телом движет уже не разум… Нет не разум, – а некая, должно быть, дьявольская сила, какая сбивает красоту и цельность телесных гармонией рождённых человеческий частей… пришла на Землю дьявольская сила… казалось, гармония на веки в этой самой кукле, а вместе с ней и в целом в мире, вдруг рухнула… и никогда… уже не восстановится… не станет подлинной гармонией… казалось, что всякой гармонии на вверенной разумному Земле пришёл конец… на веки пришёл разумному конец… …здесь… в этом теле… пришёл от дьявола разумному униженный конец… гармонии пришёл конец… казалось… и всё же… и всё же, ещё казалось, что тот кто двигается так… кто так безумно двигается… там, за пределами страдательных телесных его движений, его бессмысленных потуг, униженных порывов… там… в далеке… он видел Нечто… он видит Нечто… он видит Так… Иное видит… невидимое видит… он видит Так… он видит Так… «иной» Иное видит… он видит Так… Так видит безумный этот… казалось… в безумном танце он видит себя «Богом»… себя он видит «безумным Богом»… себя он видит Так… он видит Так. Так возвестила о трепетном трагическом разладе с жизнью… Петрушки скорбь… Петрушки скорбная душа об этом Миру возвестила… так возвестила жертвой Бога Петрушки скорбная душа… душа завыла Так… заплакала душа «о лучшей Жизни» Так… душа заныла Так… Душа… мучительно молчала Так… душа беспомощно сказала Так… душа молчала… душа молчала перед бездной неземного «Так»… Душа танцую молчала «Так»… и вдруг душа остановилась… взметнула руку вверх, и пригрозила висевшему в углу портрету «Директора театров всех, всех цирков», – «Ужо тебе!…»… душа грозила так… душа явилась так… душа ответила насмешливому взгляду Дьявола… душа ответила брезгливому уму «от Дьявола»… душа ответила самодовольной роже Дьявола… душа ответила ей так… Душа ответила ей так – «Ты тень от Дьявола… ты Тень… Ужо тебе!.. я так решил… я вижу… я ненавижу Тень… я вижу так…» Элеонора, мать Нежинского, одно время часто возила его, и его сестру Брониславу, в клинику к их сумасшедшему старшему брату Станиславу, кто в ещё в раннем детстве свалившись с дерева, и ударившись головой о землю потерял разум… Станислав потерял разум… так говорили… но… на самом же деле то была несомненно родовая болезнь их семьи… то была родовая болезнь семьи Нежинских… многие в роду тех, кого звался Нежинскими, становились танцорами… большими танцорами становились Нежинские… но многие, так или иначе, но, рано иль поздно, сходили с ума… много их них вышло в танцоры… но много из них сходило с ума… много Нежинских сходило с ума. Элеонора возили детей к их старшему брату до той поры пока окончательно ни стало ясно, что Станислав родных не узнают… он никого не узнают… а постоянно, ежесекундно, он ныне отгорожен от мира немой и плотной завесой его отсутствующего взгляда… и эта… его извечно застывшая улыбка на плотно стиснутых губах… и эта его улыбка, его безумная улыбка, пугала более всего столь впечатлительного жалостливого брата… настолько жестоко… она его жестоко так пугала, что возвратившись в дом его несчастный младший брат уединившись плакал… он плакал от жалости к безумной и несчастной жертве… он плакал от жалости к себя, кого он постоянно сравнивал с безумном старшим братом, кто также подавал великие надежды как будущий великий танцовщик вселенной… но… вот… сошёл с ума… сошёл с ума… ушёл из жизни «великого искусства» несостоявшийся танцор, его несчастный брат… Зачем… и для чего… кто ж может знать… один Творец должно быть знает… когда-нибудь Он, Бог, расскажет любящему брату, – зачем и для чего сошёл с ума его блаженный брат… зачем и для чего… так думал младший брат… так думал младший брат… так думал он… и вместе с этим в нём зрело что-то недвижно глубоко
Иван Нежин