Бог знает, что это была за поездка, но ребята, уставая, не торопились назад в город. Богданов нервничал, потому что к какому-то совещанию не успел подготовить бумаги, а ребята вошли во вкус и требовали новых встреч.
Они ночевали где придется, но последнюю ночь предстояло провести в гостинице райстолицы. Богданов, выразительно постукав у фермы пальцем по часам, указал и на это обстоятельство: мол, ночевка эта вам не где-то в сельсовете, а в самой райстолице! Мало ли какие неувязки могут случиться!
Так, насупившись, Богданов и вошел в гостиницу районного значения. Строгим голосом поздоровался с дежурной и важно сказал:
— Там у вас должна быть бумага относительно нашего вселения. На четыре человека.
Дежурная, мягкая, с завитками из детства, но много пожившая, глянула улыбчивыми глазами поверх очков на Богданова и, не переставая щелкать спицами над чем-то розовым, ласково сказала:
— Нет у меня ни одной бумаги — ни на одного, ни на четверых.
— Как это нет?! — выпрямился над деревянной загородкой у стола дежурной Богданов. — Мне сказали, что бумага будет! Вы посмотрите сперва, вы же даже не посмотрели! — с нажимом сказал Богданов.
— А чего смотреть-то? Я сутки дежурю, никакой бумаги никто не приносил. — Она снова поглядела на Богданова поверх очков.
— Но это же безобразие! У вас должна быть папка, где всегда лежат распоряжения. Вы посмотрите, я ведь могу вам неприятности доставить!
— Так нет же у нас ни папки, никаких распоряжений! — ровно, не отрываясь от вязания, ответила дежурная.
— Слушайте! Дайте мне телефонную книгу! Я позвоню секретарю райкома!
— Да чего его среди ночи будить-то? Ему вставать рано. Я и так знаю, что никто никаких бумаг мне не приносил.
Богданов уже рвался к ней за стойку, когда поэт подошел и, тоже улыбаясь, спросил:
— Скажите, а места-то в гостинице есть?
— А куда же они подеваются? Вся гостиница пустая. У нас редко кто зимой заночевывает. — Она отложила в сторону свое розовое вязанье и пошла включать самовар.
ГЛАВНАЯ ПОЛОВИНКА
— Жили как все. Только это между нами, да? Ну вот, скучновато стало. Честно говоря, обрадовался, когда Маша меня на Север без звука отпустила. Куда ей за мной? Оксанке еще года не было…
Приехал — вольный казак. Хочу — в кино, хочу — сплю, хочу на нее, проклятущую, сброшусь. Пошло-поехало. За девицей тут одной приударил. Чего, думаю, однова живем! Деньги, как алименты, пошлю своей законной и снова живу, словно птаха легкая в полете. Девица узнала, что «женатик», приступом: или разводись, или прощай. «Прощай, — говорю, — найдем кого попроще». Радуюсь, дурак, что жена как ни в чем не бывало в письмах пишет про домашние дела, как Оксанка растет да меня на фотокарточках узнает. Совсем обнаглел — черкну открытку: жив-здоров, квартиру даже не обещают.
А потом р-р-раз — и провалился в болото вместе со своим бульдозером. Зима, воротник куртки ледяной удавкой впился в шею. Иду, ползу по зимнику. Одежа наждаком по коже… Ну подобрали ребята-шоферы. Не надо, говорю, в больницу, так прогреюсь и завтра буду в ажуре.
В общежитии тихо, все на трассе. От этой тишины словно глохну, лоб тронул, а он сухим жаром ладошку прожег. Ну, думаю, хана, парень. Сам изумился, что перестал всю свою огромность чувствовать, тело каким-то маленьким, спекшимся комком кажется, и бросает его на этой утлой общежитской койке. И такая тоска к горлу подкатила, такая тоска! Так захотелось, чтобы пахло бельем, когда его Маша гладила. Знаете, внесешь с мороза белье, подсохнет оно, и вот гладят его, а оно свежесть вокруг расточает. Я с детства люблю такой запах. Мама у нас раньше всех вставала, и как я любил просыпаться в тот момент, когда она белье гладила. Въелось, что ли? Маша-то об этом знала: всегда утром этим занималась.
Но вот лежу как раскаленный камень в парилке. Один-одинешенек. Даже воды подать некому. Сколько времени я так «горел» — не знаю. Заходит уже совсем в потемках парень, с которым мы вместе приехали в Нижневартовск. Общий наш с Машей знакомый. «Э, — говорит, — земеля, пропадешь! Надо «скорую» вызывать». Я еще сопротивляюсь, мол, так пройдет, я же крепкий, никогда не хварывал. Кинул он руку на мой лобешник, посидел чуток и ушел. Долгонько не было. Уж «скорая» прибыла, укол сделали и велели собираться в больницу. Тут этот Вовка и зашел, земляк. Помогает одеваться и говорит: «Маше телеграмму срочную отбил». А я и значения его словам насчет телеграммы не придал. Только наскоро подумал, что не приедет Маша моя. Я же про себя, пакостника, все знаю, через это и не верю, что приедет. Маша-то вроде и моя жена, а на самом деле вроде я и отшатнулся от нее.