К неописуемой его радости, в квартире горел свет! Нянька смотрела телевизор. В квартире было прибрано, пахло вкусным. Услышав, что он пришел, нянька, сильнее обычного прихрамывая на короткую ногу, заспешила в прихожую.
— Соскучилась, Арсюшка, вот и прилетела. Намедни всю ночь не спала, все про тебя думала.
— Как хорошо, что ты приехала! Я так и знал, что ты скоро приедешь! — Он обнял ее, расцеловал. — Как там мама?
— Да бегает уже, отец пиявки ей ставил, так шум в голове упал. — Она радостно суетилась, разглядывала Арсения. — Зеленый ты прямо, все в своем подвале сидишь. Ой, Арсюшка, чуть не забыла. Тебе же твое начальство звонило.
— Чего им надо? — буркнул он, тут же шагнув, чтобы отключить телефон.
— Да ты что! — остановила нянька. — Очень вежливо звонили, по отчеству тебя называли. Может, Арсюша, про твоего «Радищева» интересуются?
Арсений улыбнулся: уж очень тревожилась нянька, что никто не интересуется бюстом Радищева, который стоит в подвале второй год.
— Я душ приму! — крикнул он из ванной.
…Два года назад Арсений купил две турпутевки в Ленинград, предупредил няньку, она было засмущалась: «Чего я там тебе мешать буду да отставать?» — но, видел Арсений, хотелось ей побывать в Ленинграде, поглядеть «вживе» на памятник Петру, который в виде журнальной иллюстрации висел у нее в комнатке. Когда приезжала к нему в Москву, сама звала в музеи — было в ней неубывающее любопытство ко всему, что человек изобрел и сделал своими руками. Она могла долго простоять перед тем, мимо чего люди проходили не останавливаясь. В коллекции Арманда Хаммера ее, например, поразил «Первоцвет» Дюрера, совсем маленькая картина на пергаменте. «Смотри-ка, Арсюшка, цвет-то словно живой! — шепнула она ему и, оглянувшись по сторонам, тронула пальцем. — Думала, наклеен он, цвет-то! А он рисованный! Подумать только! Столь лет ему, а как только из лесу!»
Арсений удивился точному пониманию няньки: ведь Дюрер был тонким рисовальщиком, поэтому рисунки его были объемными и не потеряли свежести спустя три с половиной века: «Арсюш, ты знаешь про него, про Дю… Дю… — Она вернулась, чтобы запомнить фамилию, к рисунку. — Знаешь ты про Дюрера?» «У тебя, нянька, нюх на хороших людей! — рассмеялся Арсений. — Он любил наблюдать простой народ, и ему отдал свой талант. Живи он в наше время, он бы все равно рисовал людей из народа».
Ленинград няньке очень понравился, ни одной экскурсии они не пропустили. В один из дней в экскурсионный автобус вошел пожилой человек, экскурсовод сказала, что это ленинградский поэт Герман Гоппе и он лучше всех знает Ленинград, но сегодня он согласился провести экскурсию по Мойке и всем повезло, что именно Герман Борисович поведет их.
Арсений давно не встречал таких увлеченных людей, забывающих о времени и возрасте своем, когда очевидно, что перед ними благодарно внимающая публика.
Давно истекло время, отведенное на экскурсию, Герман Борисович немного побледнел от усталости, но вел экскурсантов все дальше и дальше. Арсений часто оказывался с ним рядом и видел, что слева, над глазом, вместо округлости лобной кости у него полно пульсирует сквозь тонкую кожу кровь. Глазной протез был подобран удачно, но Арсений уже не мог оторвать взгляда от его пульсирующего виска, догадываясь, что это было пулевое ранение.
Они уже собирались расставаться со своим гидом, поблагодарили Германа Борисовича, а он присел на скамеечку. Все пошли в гостиницу, а нянька присела с ним рядом.
— Тоже притомилась, посижу. — Виновато посмотрела на Арсения: — Ты уж, наверно, есть хочешь?
— Ничего, молодой, быстро силы восстановит, не то что мы! — устало улыбнулся Гоппе.
Арсений тоже сел на скамейку.
— А я, друзья мои, жалею, что силенок остается маловато. — Он повернулся к Арсению: — Сколько их уходит на то, чтобы что-то доказать!
— Да вас тут, наверное, уважают, сами же говорили, что коренной петербуржец, — улыбнулся навстречу ему Арсений.
— А вот вы чем занимаетесь, молодой человек? — спросил Герман Борисович.
— Скульптор он! — живо вмешалась нянька. — В Москве учился, в академии! — И гордо выпрямилась.
— Об Александре Николаевиче Радищеве осведомлены? — строго спросил Гоппе.
— Еще бы! — воскликнул Арсений. — Первый революционер Отечества!
— А где похоронен, знаете? — еще строже спросил Герман Борисович.
— Ну, помнится, его, как самоубийцу, похоронили возле кладбищенской ограды, так сказать, в яме извне.
— В том-то вся и беда, — как-то сразу сник Гоппе. — Я восемь лет искал это место, копался в архивах, высчитывал, вымерял. И, кажется, определил место погребения Радищева.