Нянька уплатила Кларе Петровне вперед, до самого лета, чем окончательно победила Клару Петровну.
Нянька словно обрадовалась, что наконец-то есть куда сбыть накопления, и присылала Арсению такую «стипендию», что он терялся. Свою же стипендию он почти целиком отдавал Кларе Петровне, и она его кормила отменно, сокрушаясь, что на нем это совершенно не отражается и нянька будет недовольна, подумает, сокрушалась Клара Петровна, что она жадничает. Арсений успокаивал, что у них в роду все сухопарые, но зато жилистые. Успокаивал Клару Петровну вид собственного сына, который с удовольствием заглатывал все, что предлагала мать. Этот сорокалетний мужчина, уплетая первое, второе, третье, а затем снова первое, как-то странно и по-детски завысив голос, вполне серьезно предлагал Арсению: «Ку́сайте, ку́сайте!» Это было приглашение кушать шустрее и с полным аппетитом, но с точным прицелом на то, что должно быть съедено на этом столе им, Вадиком. Вадик жил с женой в ее кооперативной квартире, но был прописан у матери, что само собой разумелось и было настоящей собственностью каждого москвича с мамой в квартире. Клара Петровна, передавая Арсению квитки на переводы от няньки, деловито осведомлялась, на что же он потратит такие деньги и не лучше ли няньке класть эти живые денежки на книжку Арсения? Он пожимал плечами, в самом деле не зная, куда с такими деньгами деваться. Клара Петровна предлагала одеть Арсения, что называется, с иголочки, уповая на своих знакомых, которые больших комиссионных не берут, но достать могут все. Арсений отказывался, потому что считал себя вполне нормально одетым. А деньги складывал буквально в мешочек — в полиэтиленовый пакет Клара Петровна ревностно считала, куда он мог потратить деньги, записывала в столбик все его расходы, они были такими ничтожными, что она восклицала: «И куда же ты потратил остальные деньги?» Он пожимал плечами, чего ради он будет докладывать Кларе Петровне, что они у него в мешке?
Однажды он проходил мимо магазина «Весна» и увидел в витрине просто замечательную шубу, вспомнил про телогрейку, за краски спущенную старьевщику, быстро съездил за деньгами и купил няньке шубу. Деньги еще оставались, и он на углу приобрел у воровато оглядывающегося парня платок с люрексом, замечательный японский платок, предел мечтаний любой деревенской женщины!
Клара Петровна долго не могла прийти в себя от таких подарков няньке, зашедшему поужинать Вадику сказала, показывая на Арсения: «Вот тебе и деревня! — Принесла покупки и разложила перед сыном: — А ты до сорока лет все «мамка» да «мамка»! Ни разу не сказал: «Мамка, возьми!» — а все: «Мамка, дай!» Вадик по-детски завысил голос и капризно сказал: «Мамка, дай поку́сать, а? У тебя у самой все есть, я не знаю, чего тебе надо купить. Сказала бы, я бы купил».
Арсений не вникал в эти отношения. Уклад жизни московских семей совсем не походил на уклад жизни деревенских. Здесь могли по целому сезону, из вечера в вечер, вести переговоры по телефону о том, как спасти дальнего родственника или сына знакомых от необдуманного шага. Арсений из вечера в вечер слышал жуткие истории по части раздела жилплощади у сына знакомых, друзей знакомых, потому что не послушался родителей этот сын и женился то ли на лимитчице, то ли на приезжей студентке, и вот пожалуйста — лишился хорошей площади, меняется в Косино или там в Тушино, но это же ужас! Из вечера в вечер то Клара Петровна, то Клару Петровну пугали историями о том, как некая восемнадцатилетняя хищница плетет сети все крепче, и надо что-то срочно предпринимать. Клара Петровна страдала у телефона: «Не дай бог, не дай бог! Она на все пойдет и с ребенком явится! Ну да, конечно! Да-а-а!»