Когда Манохин спускался в зал, еще долго, между номерами, каждое его слово обсуждалось, на него накручивались предположения, догадки, у всех поднималось настроение, и каждый ждал для себя чего-то радостного в будущем. Как дети, возбужденно шептали друг другу: «Манохин Цыганкова предупредил, чтоб после концерта все оставались! За нами придут!» И хотя расходиться им было некуда — автобус стоял за углом, предупреждение Манохина нежило в каждом детский восторг такой вот заботливостью Первого.
И о них не забывали, организованно везли к обильному столу, где хлопотали районное начальство да деятели от культуры. После трапезы Манохин вставал первым, спешно доставал портмоне и говорил: «Платим все, кроме артистов!» — оставлял деньги и покидал застолье. Артисты всегда при этом смотрели вслед Манохину повлажневшими глазами, а после долго еще шептались: «Хоть этот нас понимает, ценит».
Очередная шефская поездка подходила к концу. Прощальный ужин был организован на славу. Потом Манохин опять первым достал деньги и предложил заплатить всем, кроме артистов. «Конечно! Конечно!» — засуетились вокруг. И все бы ничего, если бы сидевший рядом с Витей Цыганковым тщедушный заведующий местным отделом культуры снисходительно не похлопал его, Витю Цыганкова, по плечу. Цыганков вдруг почувствовал дичайшее унижение, завладел привычной ситуацией настолько остро, что возненавидел свой единственный пятак в кармане, оставленный, чтоб добраться домой от филармонии. Увидев гордо улыбающуюся певицу, польщенную вниманием и заботой Первого и на правах примадонны тут же милым ребячьим жестом опрокинувшую к себе в сумочку конфеты из вазы, Цыганков ужаснулся их общей несвободе, какой-то ущербности. Он тоскливо осознал невозможность встать и оплатить весь этот стол, вдобавок потребовав принести десяток превосходных отбивных, которыми их потчевали, для солиста, недавнего выпускника консерватории, чтобы завтра у него на репетиции не урчало в желудке и голосу было на что опереться, ибо только непосвященные не знают, что солистам необходимо каждый день есть мясо. Ему сразу пришелся по душе этот парень с редким ныне у молодых бельканто. Восьмирублевая филармоническая ставка загоняла певца в бригады шабашников, о чем он доверительно делился только с Витей Цыганковым, подкармливавшим его из своих двух шестидесяти командировочных на гастролях, лишь бы певец взял на концерте верхнее «до»…
В тот вечер у Цыганкова как-то свело душу и он все время ощущал этот стянувшийся узел. Так и уехал на гастроли по деревням, раздражаясь суетой администратора, выгадывающей выгодные, «кассовые» деревни. Но таких теперь было мало, и администратор в ужасе закатывала глаза: «Директор филармонии меня повесит! Мы ничего не привезем!» Деревни вышелушило, на концерты приходили все, но нужные сто тридцать рублей сборов никак не набирались.
В деревеньку Одину приехали поздно — специально, чтобы после кино по телевизору. Возле клуба мялись старухи и ребятишки.
— Приехали! Приехали! — понеслись вдоль улиц с провалами вместо домов ребятишки.
Через десять минут вся Одина была у клуба.
— Господи! Да что мы тут возьмем-то?! — с досадой воскликнула администратор. — Зовите всех! — обратилась она к ребятне.
— Так все и пришли, нет боле никого. Все наличие тут, хоть по конторскому списку проверяй! — скорбно, но с напором ответила крутобокая баба в плюшевой жакетке.
— Ну, товарищи! Мы не можем давать концерт. У нас — план. А тут что… — Она быстро начала считать головы вытянутым указательным пальцем. — Нет, ну рублей семьдесят возьмем… Товарищи артисты, идемте в автобус! Концерта не будет!
Люди молчали. Ей, этой начальнице, видней. Что ж, видно, не положено!
— Четыре года концертов не было, живой гармошки не слыхивали, — снова скорбно, но с напором сказала крутобокая.
Цыганков, то вскидывая, то опуская с плеча ремень баянного футляра, встретился взглядом с глазами мальчишки лет четырнадцати — тот смотрел на Цыганкова с насмешкой, почти враждебно.
И что-то произошло с его стянувшейся душой, словно в нее кипятком плеснули и она начала расправляться, как старый, затасканный лоскут хрома.
— Если не можем за семьдесят — дадим шефский! — жестко бросил он администратору.
— А план, Витенька, кто делать будет? — взвилась она.