С последними сакраментальными, хотя и совершенно ординарными раздумьями Гордин сел за стол и стал готовиться к развязке новообретаемого романа об удивительной могиле на кладбище его родного города П.
Герои и реальные люди, носившие одинаковые имена и фамилии по прихоти ли судьбы или по прихоти невзыскательного автора, образовывали причудливые танцевальные пары, исполнявшие попеременно то буги-вуги, то кэк-уок, то рок-н-ролл, то гавот или мазурку. Луна и солнце попеременно показывали друг другу кукиши через озонные дыры, все шире расползавшиеся над псевдодемократической Россией, а царское прошлое стыдливо закрывалось фиговым листком отмены крепостного права.
Реальная Таня Панина забрала у него почти все дефицитные сигареты, выпила массандровское вино и, не дав желаемого, уехала в Ялту. Виртуальная Таня Панина выбросилась из окна, бедная святая неопытная девочка.
Вот оно, единство и борьба противоположностей. Вот сосуществование двух форм общественного устройства: реального и вымышленного.
Реальный Евгений Витковский (ну не я же сотворил его, между прочим!) в это время составлял очередной том Киплинга и переводил почти одновременно с полутора десятков языков, поражая Гордина и его alter ego своей неиссякаемой работоспособностью и профессионализмом, чего, впрочем, было не занимать и пишущему сие. А виртуальный Евгений Витковский, действуя по канве неизвестного, скорее всего давно умершего автора, должен был и по житейской логике, и по всем законам жанра скоро понести заслуженное наказание. Он же не чеченец какой, чтобы жить несмотря ни на что в свое удовольствие, убивать и грабить, и наконец умереть в свой урочный час после нескольких паломничеств в Мекку и Медину святым человеком, образцом подражания для правоверных соплеменников.
А самый что ни на есть настоящий кузен Марианны Петровны Станислав Витковский жил-поживал в деревеньке под Чердынью, чуть ли не в остатке имения, достраивая наконец свой собственный дом, мечту всей своей жизни, то моряка атомной подлодки, то фотографа, то тренера по горнолыжному спорту; разводя сейчас пчел, как его покойный дядя, отец Марианны Петровны, и еле-еле кормясь этим малоприбыльным бизнесом, в редкое свободное время читая и перечитывая провинциальные издания Майн Рида и Ивана Ефремова, разойдясь с очередной женой по причинам, которые обнародовать мы просто не имеем морального права. Посланные злокозненной тещей Гордина ему в подарок на пятидесятилетие сто американских долларов мгновенно превратились в дым и миф, были истрачены долгой уральской зимой на отопление дома-чудища, дома-гиганта, а недостроенный дом настоятельно требовал все новых и новых денежных инъекций.
Горячо любимая единственная дочь Гордина Злата неспешно писала кандидатскую диссертацию о зарубежных и отечественных иллюстраторах дилогии Л. Кэрролла "Алиса в Стране Чудес" и "Алиса в Зазеркалье" только что отксерив первое издание "Ани в Стране Чудес" В. Сирина (Владимира Набокова). А её муж Андрей Кларенс собирался лететь с Сарфоновым в Минусинск, где, к счастью, стояла вполне плюсовая погода и можно было спокойно отснять очередную главу популярного телесериала бурного тридцатилетия "65-95".
Марианна Петровна в это время читала очередную насыщенную фактами и эмоциями лекцию по философии будущим бэби-ситер и продавцам чудо-конфет "Сникерс", а её позабыто-позаброшенный Гордин сидел тем временем в забытой Богом крысиной норе один-одинешенек и самозабвенно сражался с вызванными им же самим призраками, умножая тем самым их сущности.
12
Сколько Гордин себя помнил, он всегда от кого-нибудь зависел, то от родителей, то от учителей, то от друзей, то от уже собственной семьи (от жены и дочери), то от начальства, то от подчиненных... Он никогда не мог поступить согласно своему настроению, сообразно выпавшей минуте. Нет, он не считал, что это плохо, просто констатировал очевидный факт.
Гордин никогда не был по-настоящему свободным человеком.
И сейчас тем более он находился в чужой власти. Посаженный в камеру, очевидный козел отпущения, как он понял из допроса-беседы, ведь никто из упомянутых лиц из увиденного на столе следователя списка не был даже задержан, не говоря о предъявлении обвинения. Его просто, как лоха, брали на понт, мягко вытаскивали из него возможность ссылки на него же, по сути обязывая его выполнить ту грязную и очень даже небезопасную работу, которую они сами должны были проделать. Он им поможет, значит, а потом они же или наоборот те, кого он подставит, его же и уберут. Все правильно. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Мавр просто должен уходить. Легко.
Странно, но именно здесь, в крысиной норе Гордин впервые почувствовал себя свободным. Дальше - только смерть, то есть ничто. А там, где ничто, там не больно, не страшно. Там - истинная свобода.
Свобода - это смерть.
Пока он молчит, впрочем, он может тоже никого не бояться. У него есть любимая работа - литература, есть герои, которых он уже успел полюбить и даже сродниться с ними. Конечно, он пока не достиг той силы озарения, которая, как ему казалось, иногда мелькала в его бессмертных стихах, но общий фон его прозы, сам язык был вполне на уровне. Ничего, он ещё научится, если поживет, если будет время, если не наступит в 1999 году Страшный Суд и конец света. Конец века уже наступил.
Наступил конец его любимой литературной эпохи. Впрочем, его лучшие стихи ведь тоже не заметили. Люди не умеют читать, они чаще прикидываются, делают вид. Чтобы прочесть столько, сколько он, надо прожить три жизни. Столько не живут. И потом он никогда не был в стае. Ни в коммунистической, хотя и имел партбилет. Ни в демократической. Ему, потомственному дворянину, было западло становиться изменником, перебежчиком, перевертышем, как все эти коммунистические гниды, большевистские трихины, о которых писал Макс Волошин и Достоевский. Он не был в стае, он был не волк по сути своей, не вурдалак, как Сержантов, а следовательно всегда годился на свободную роль козла отпущения. Если только не показывал медвежью хватку, природную силу и взрывчатый темперамент.
По сути таким же был Витковский, граф Евгений Михайлович Витковский, невольный герой "Трех могил", слабый вполне человеческой слабостью повышенной чувствительности и излишней страстности, но подлинные русские не умеют пить водку, отмеривая пипетками, и не умеют любить не на шутку. Что ж, на то он и русский человек, но он же никого не убивал, не подличал... Впрочем, почему не? Он убивал неоднократно самых близких и будет ещё убивать, сам того не желая, сам будучи жертвой событий, жертвой рока.
Сегодня уже известно и понятно, как генетически передается наследственная болезнь, но есть ли ген страха, ген несчастной любви, ген фатума, ген козла отпущения?
Этот мучительный русский вопрос, этот вечный русский узел, гордиев узел предуготованности общественных событий по самому худшему варианту и личных несчастий (впрочем, евреи могут ныть точно так же и теми же словами); мощный стальной трос, который не то что развязать, но и разрубить одним ударом невозможно. А начнешь стучать, тюкать, примериваться слабой ручонкой, вообще, пиши пропало, обязательно попадешь себе по руке или ноге.
Гордин, размышляя, поежился (бедный ежик в тумане). Он вспомнил, как под рождество три года назад поскользнулся на измайловской лестнице и, загремев вниз, мало того, что разбил вдребезги только что приобретенную антикварную вазу для дочери Златы, но что-то повредил в правом плечевом суставе, отчего не может после падения поднимать руку, хорошо, что ему уже не надо работать врачом-хирургом, как Евгению Витковскому и не придется сдаваться в немецкий плен, а по клавишам пишущей машинки бить ещё сможет и стило из кисти пока не выпадывает...