— Но вы сами… вы знаете об этом?
Сергей Михайлович тряхнул головой, чтобы отогнать навязчивое видение, однако оно упорствовало. Удивительно, после своей смерти Бекетов стал занимать в мыслях бывшего ученика куда больше места, чем все последние годы. Наверное, столько, сколько в славные студенческие времена. Тогда Сережа тоже вел с учителем непрекращающийся внутренний диалог, поверял его мнением собственные поступки, обдумывал случайно брошенные фразы. Но в те дни это было естественным, а теперь глупо. Вот зачем в памяти всплыл случайный и, прямо скажем, неуместный в данный момент эпизод? Накануне рокового дня рождения после последней пары Сергей заглянул в лабораторию. Владимир Дмитриевич был там — сидел, задумчиво наблюдая за работой примитивного макета, долженствующего иллюстрировать студентам типы потоков. Господи, ну, чего нового он мог извлечь из этой ерунды?
— О, привет, Сережа! Смотри…
— Смотрю. И что?
— Наводит на размышления. Вот он, турбулентный поток. Система, в которой число уравнений заведомо меньше числа неизвестных. Непредсказуемая система. А как же Лаплас с его принципом детерминизма? Якобы уже в момент большого взрыва движение каждого атома было предопределено.
— Лапласа давно опровергли.
— Да нет, Сережа. Ему перестали верить на слово — это другое дело, а чтобы опровергнуть… Курс математической логики утверждает, что есть суждения, которые в принципе невозможно ни опровергнуть, ни доказать.
— Так вы склоняетесь к детерминизму?
— И да, и нет. Турбулентные, непредсказуемые течения. Это, наверное, метафора нашей жизни. Взаимоотношения людей, их встречи и расставания — что это, как не турбулентные потоки? Но так кажется каждому из нас в отдельности, и для каждого из нас в отдельности это безусловная правда. И в то же время некто, наблюдая со стороны, обнаружит, что средний человек имеет одну целую, три десятых ребенка, вступает в брак ноль целых, семь десятых раза и еще много всяких интересных вещей. Это тоже будет правдой — хотя он не сможет предоставить в доказательство ни одного типа, количество детей у которого и впрямь один и три десятых.
Не зная, как реагировать на странное заявление, Некипелов произнес:
— Вы сегодня в философском настроении.
— Еще бы! Ведь мне завтра пятьдесят. Солидный возраст.
— Вам столько не дашь.
— Прибереги это для дам, Сережа, — пожал плечами Бекетов и, неожиданно добавив в тон иронии, заключил: — Кстати, завтра ты их увидишь.
— Кого?
— Моих милых дам. Завтра вечером в лаборатории большой сбор. Ученики и дамы. Надеюсь, придешь?
— Разумеется. А кто будет?
— Женька, ты, Андрюха, Коля. Марина, конечно. Аня, Таня, Кристинка. И — помнишь? — незабвенная Лидочка. Для тебя — Лидия Петровна. Помнишь ее борщи?
— Такое не забывается. Еще котлеты. Но вы не шутите? Все они вместе?
— Именно. Вот уж, этот поток не назовешь ламинарным! Заранее предвкушаю массу неожиданностей.
— А я — одну детерминированность, — вздохнул Сережа. — Крупный, полновесный скандал.
— Ерунда, что-нибудь придумаю. Кстати! Ты ведь у нас гений толерантности. Так вот, если между Аней и Кристинкой возникнет напряженность, будь другом, не вздумай ее гасить.
— То есть вы специально хотите свести их двоих? А остальные — для отвода глаз?
— Ну, Сережа, — засмеялся Бекетов, — это уж слишком. Я действительно хочу вас всех видеть. И тем не менее из всякой ситуации надо извлекать максимум полезного, согласен?
Вообще-то Некипелов был весьма сдержанным человеком, но в присутствии учителя иногда вел себя, как мальчишка. Вот и тут взял да откровенно спросил:
— Вы хотите бросить Аню ради Кристины?
Владимир Дмитриевич удивленно поднял брови, и только тут до Сережи дошло.
— Простите! Бестактный вопрос. Я не собирался…
— Я рад, что ты еще не разучился задавать бестактные вопросы. Да, я хочу расстаться с Аней.
Бекетов помолчал, затем кивнул и медленно повторил:
— Я хочу расстаться с Аней.
— Для нее это будет страшным ударом.
— Знаю. Разумеется, я приложу все усилия, чтобы это для нее смягчить. Черт побери! — вдруг горячо воскликнул он. — Не понимаю, сколько она может терпеть и на кой черт я ей дался!
— Ваш тип личности почему-то очень привлекателен для женщин, — не без зависти прокомментировал Сережа.
Видимо, зависть слишком явно прозвучала в голосе, поскольку Бекетов ответил:
— Брось, Сережка! В этом ровно столько минусов, сколько и плюсов. У нас у обоих с тобой по два брака, и от каждого дети. Но ты еще не дошел до той мысли, которая посетила меня на исходе пятого десятка. Не стоит заводить детей, если их мать — не та женщина, с которой ты будешь в силах провести всю жизнь.
— А если такой нет? Или она любит другого?
И тут же перевел разговор в другое русло:
— А вы не боитесь, что Лидия Петровна оскорбит Марину? Она ведь ненавидела ее со страшной силой. Я хорошо помню тот период.
— Да, но в результате поле брани осталось за Лидой, так что она имела основания успокоиться. Скорее ей впору оскорблять Таню, но с Таней у них прочный мир. Кстати, тебе не кажется, что Кристинка чем-то на Марину похожа?
— Внешне? Что-то есть. Я имею в виду, от Марины той поры.
— Разумеется, внешне. Внутренне она совсем другая, тем и интересна. Хотя и тут есть нечто общее.
— Что же?
— Возможно, дело в возрасте, но Кристинка пока совершенно естественна. Много ли ты знаешь подобных женщин? Ведь они по природе актрисы. Нет, не волнуйся, оскорбить Маришу я Лиде не дам. Мариша — создание хрупкое.
— Мне так не кажется. У нее весьма твердый характер.
— Одно другому не мешает.
На этом беседа не кончилась, но продолжение уже не так настойчиво просилось на ум, и Некипелов его прогнал. Без того следователь уставился в удивлении, ожидая ответа. Впрочем, эпизод пронесся в памяти всего за несколько секунд.
— Так вы знали о намерении Бекетова бросить жену ради Кристины?
— Понятия не имел. Мы с ним не говорили на подобные темы, предпочитая обсуждать новости науки. Простите, мне надо идти.
— Погодите! Последний вопрос как раз об этом. Как вы считаете, после Бекетова остались какие-то научные результаты? Я имею в виду, неопубликованные или незавершенные.
— Наверняка.
— И что с ними будет?
— Спасибо, что напомнили, — любезно поблагодарил Сергей Михайлович. — Скорее всего, доведением их до кондиции займется Панин, но если он не захочет, я сделаю это сам.
— Как вы полагаете, эти результаты могут иметь… скажем… материальную ценность?
— Вы предполагаете, я или Панин отравили учителя, дабы завладеть его научным наследием? — откровенно сделал вывод Некипелов. — Оригинальная идея! Только имейте в виду, мы разрабатываем не крылатые ракеты, а теоретические научные концепции. Наука же в нашем несовершенном мире — не самая выгодная стезя. Я могу идти?
— Да — ответив, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати дня.
— Разумно, мы ведь должны позаботиться об алиби. У меня в среду занятия с десяти и до пяти, что может подтвердить большое количество студентов. Владимира Дмитриевича я видел во вторник на его юбилее. Вы удовлетворены? Я пока свободен?
Талызин молча кивнул. Он был не слишком-то доволен собой. Некипелов, при всей своей очевидной уклончивости и склонности передергивать, прав в одном — здесь совсем иной мир и иные люди, чем те, к каким Игорь Витальевич привык при рутинной следственной работе. Поведение криминального авторитета, с трудом закончившего среднюю школу, было проще истолковать, чем вызывающие закидоны гения-студента или холодную иронию сноба-преподавателя. Остается надеяться, что с Паниным повезет больше. Судя по отзывам, тихий, покладистый человек.
Шум из аудитории, где читал лекцию Панин, был слышен еще в коридоре.
Талызин, воровато оглядевшись, посмотрел в щелочку между дверями. Сутулый пожилой тип в мятом, испачканном мелом пиджаке бубнил что-то себе под нос, не обращая внимания на студентов. А они, что характерно — на него. Вот в таком оригинальном согласии прошли минуты до звонка.