Всплывший в памяти эпизод неожиданно закончился, словно оборвалась кинопленка. Дальше Марина вспоминать не хотела, но и этого было достаточно.
— Я пересказала почти дословно, Игорь Витальевич. С точки зрения логики все действительно выглядит нелепо, но я… я ведь знаю этого человека! Я знаю, когда он искренен, а когда нет. Да, он был в тот день на себя не похож, в каком-то странном нервном напряжении, но убивать себя не собирался.
— Я полагаю, — хмуро уточнил Талызин, — вы, Марина, вряд ли видели, как кто-то из гостей с вороватым видом совал в карман роковой пузырек?
— Я сама об этом думала, — вздохнула Марина. — Я точно помню, что, вернувшись к гостям, посмотрела, стоит ли он на месте. Да, стоял. Но больше я на него не обращала внимания.
— Я вообще не понимаю, почему это у вас в лаборатории так беспечно бросают яды. Кто угодно, приходи и бери?
— Игорь Витальевич! А вас не удивляют, что то же самое происходит в любом хозяйственном магазине? Продается полно ядов — плати и бери.
— Ты имеешь в виду, против тараканов? — заинтересовалась Вика.
— Я имею в виду какой-нибудь «Комет» для борьбы со ржавчиной. Он у меня чуть в раковине дыру не прожег — представляешь, что бы он сделал с желудком! Но никто не воспринимает его как яд, он предназначен для другого. Так же и в нашей лаборатории. Если уж на то пошло, можно утверждать, что у нас там полно аппаратуры для убийства. Любой электрический прибор, употребленный не по назначению, — это именно оно.
— Хочется верить, вы никогда не возьметесь за убийства, Марина, — с некоторым почтением заметил следователь.
— Да не отвлекайтесь на ерунду! Итак, Бекетов собирался бросить жену, — многозначительно произнесла Вика. — А она об этом знала? Марина, она не могла вас подслушать?
— Подслушать? — изумилась Марина. — Я не знаю. Перегородка там тонкая. Кто угодно, если бы подошел близко…
— Вот именно! Она подошла, услышала и его отравила. Все ясно.
— Да, — констатировал Талызин, — слава богу, ты не прокурор, а то полетели бы головы! А вам, Марина, тоже все ясно?
Гостья неуверенно пожала плечами.
— Я бы ни рискнула обвинить кого-то конкретно. У Ани действительно есть мотив… даже если она ничего не слышала, она не могла не знать о… Но мотив — это еще не значит… В конце концов, все мы в той или иной степени ревновали — кроме Кристинки, наверное. Да, есть еще Панин! Конечно, Аня ушла от него пять лет назад, но он до сих пор ее любит.
— Быть того не может, — энергично возразила Вика. — Тем более, она стала такая толстая.
— Любит, — твердо сообщила Марина. — Я вижу, как он на нее смотрит. А такие вот выдержанные, они могут очень удивить. В общем, я не уверена в том, кто именно это сделал.
— К тому же, — хладнокровно напомнил Талызин, — версия о самоубийстве впрямую ничем еще не опровергнута.
— Игорь Витальевич! — горячо воскликнула Марина. — Хорошо. Если вы мне скажете: «Марина, я убежден, что это самоубийство». Как только вы мне это скажете, я попытаюсь выбросить все из головы. Не знаю, сумею ли, но вас беспокоить больше не стану.
Она, вздернув подбородок, прямо и выжидательно взглянула собеседнику в глаза.
— Значит, дело ведет Богданов? — вздохнул тот. — Ладно, могло быть и хуже. Он, по крайней мере, мужик без гонора. Завтра… короче, завтра посмотрим.
День 2. Пятница
Все следующее утро Игорь Витальевич был непривычно мрачен. Дело в том, что он страшно не любил выступать в роли просителя. Вика совершенно не могла понять, почему.
— Вот когда тебе откажут, — говорила она, — тогда и переживай, а раньше-то зачем?
Талызин попытался вспомнить, когда ему последний раз отказывали. Давно! В основном, охотно шли навстречу. Так что проблема не в том, проблема в характере. Ему в этом смысле удивительно повезло с женой. Вот у кого характер счастливый и легкий. Правда, иногда на нее находит, как, например, вчера, но тут Игорь Витальевич не в обиде. Ему даже приятно, что у Вики есть подруги, за которых она стоит горой. Многие ли женщины могут этим похвастаться? К тому же Марина — приятная, здравомыслящая особа… короче, ничего не поделаешь, к Богданову обратиться придется. Хорошо еще, это человек простой, открытый и не склонный выпендриваться. Удивления по поводу неожиданного визита коллега не выказал, хотя, разумеется, догадывался, что Талызин вряд ли заявился к нему исключительно затем, чтобы попить чайку. Впрочем, от чая Игорь Витальевич пока отказался. Он предпочитал начинать с неприятного. — Я к вам, Григорий Петрович, за консультацией, — сразу взял быка за рога он. — Вы ведь ведете дело Бекетова?
Только тут собеседник откровенно изумился.
— Бекетова? Ну, да. Если это можно назвать делом. Самоубийство какого-то свихнувшегося профессора. Правда, ученые — они все со сдвигом. Вот мне, например, пятьдесят шесть, да и вам под пятьдесят. И что? Разве мы не умнее всяких молодых, которые только и умеют с важным видом нести ахинею, а элементарных вещей не понимают? Да они по сравнению с нами — слепые щенки, им еще расти и расти. Это я к чему, — опомнился Богданов. — Мужик в расцвете сил — всего-то пятьдесят — отравился, поскольку, видите ли, мозги у него заржавели! Тьфу!
Талызин с трудом сдержал усмешку. Григорий Петрович не зря горячо обличал слепых щенков. Его считали добросовестным, но ограниченным служакой, и дела доверяли только рутинные, а то, что поинтереснее, отдавали молодым.
— Говорите, сам отравился? А нет признаков, что ему помогли? Я совершенно с вами согласен — объяснение самоубийства надуманное.
На лице Богданова выразилось понимание.
— К вам что, обратился этот мальчишка? Он — ваш знакомый или…
— Мальчишка? — не понял Талызин. — Какой мальчишка?
— Ну, еврейчик этот. Как же его?
Григорий Петрович вытащил из стола бумаги и прочел:
— Гуревич. Евгений Гуревич. Вы из-за него пришли? Не стесняйтесь, чего уж там! Мы с вами не первый год в одной упряжке.
— Нет, с Гуревичем я не знаком.
— Это вам крупно повезло, — констатировал Богданов. — Вот наглый юнец, слов нет! Ни к кому никакого уважения, знай хамит да ухмыляется. Если б мой внук таким вырос, уж я б ему наподдал! Ладно бы, чего важное мог рассказать, так ничего, кроме чуши, я от него не слышал. Он, видите ли, будет на меня жаловаться! Да пожалуйста! Пусть сам вместо меня работает — за нашу-то зарплату. Так нет, небось выучится — и за кордон! На историческую родину!
Игорь Витальевич все больше недоумевал. Вообще-то, Богданов излишней эмоциональностью не страдает, и вывести его из равновесия — задача нелегкая. Гуревич, похоже, легко с нею справился.
— А на что он собрался жаловаться, этот Гуревич?
— Да уверяет, что его драгоценного Бекетова убили. Я потому и решил, что вы здесь из-за него. А если нет, то почему?
Талызин вздохнул.
— Я знаком не с ним, а с Мариной Олеговной Лазаревой. Она тоже проходит свидетелем по данному делу.
— А, такая экзальтированная дамочка! Но на внешность ничего. Фигура, что надо. Поздравляю!
— Это — лучшая подруга моей жены, — поспешил внести ясность Игорь Витальевич, про себя заметив: «Экзальтированная? Вот уж, попал пальцем в небо!»
— Подруга жены? Сочувствую. Теперь понятно. Значит, она допекла вашу жену, а жена вас. Правильно?
— Примерно. Вы меня поймите, Григорий Петрович! Я к чужому делу за километр не подойду. Тем более, при таком опытном следователе, как вы. Но жена…
— Понимаю — сам женат. Да, эта Лазарева… она лепетала что-то об убийстве, но аргументы — на уровне детского сада. Ну, у юнца этого я не удивляюсь, ему и впрямь не мешало бы в детсад, но она — взрослая баба, а логики — ни на грош. Хотя откуда у бабы логика? К тому же, — Богданов понизил голос, — там тоже дело ясное. Она в этого Бекетова влюблена, как кошка, вот крыша и поехала.