— Анна Николаевна знала, что Владимир Дмитриевич не хочет с ней больше жить, и знала про Кристинку. Я готов подтвердить это под присягой.
Следующим, кого Талызину удалось подкараулить в университете, был Некипелов. Марина назвала его удачником, а Гуревич сообщил, что тот всегда получает необходимые гранты и не имеет проблем с публикацией научных результатов. Именно таким этот человек и выглядел — спокойный, моложавый, элегантный. Он беседовал с учениками, которые жадно ловили слова учителя и восхищенно смеялись его шуткам. Талызин стоял в сторонке и ждал. Наконец, юноши ушли.
— Я к вам, Сергей Михайлович, — обратился следователь.
— Слушаю вас внимательно.
Сказано предельно вежливо, однако с налетом иронии. Легкая ирония вообще была свойственна манерам Некипелова.
— Вот мое удостоверение.
Сергей Михайлович кинул взгляд на корочки, и брови его взлетели вверх.
— Вот как? Вы — следователь? И вы действительно полагаете, что ваша, не скрою, весьма достойная профессия дает вашему отпрыску привилегии при получении зачета?
Игорь Витальевич опешил. Отпрыск у него и впрямь имелся — дочь от первой, давно умершей жены. Она замужем, работает бухгалтером. Есть еще Лешка — отпрыск Вики.
— Какого отпрыска вы имеете в виду?
— Ну, Талызина, разумеется. Ведь ваша фамилия Талызин?
— Несомненно, — признал Игорь Витальевич.
— Вы ведь по поводу этого вашего разгильдяя? Что ж, он у вас, можете быть уверены, не дурак и в принципе учиться способен. Но для достижения результата требуется прикладывать усилия, иначе не бывает. Делать домашние задания, посещать практические занятия…
— Нет-нет, — прервал Талызин. — Я здесь совершенно по другому поводу. Я по поводу смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.
— Погодите, — рука собеседника сделала изящный легкий жест. — Так вы не отец Дениса Талызина?
— Нет.
Некипелов улыбнулся, потом даже засмеялся — весело, однако отнюдь не безудержно.
— Простите, Игорь Витальевич! Сейчас как раз тот период, когда меня особенно атакуют родители нерадивых студиозов. Вот я и принял вас за одного из них. Так чем обязан?
— Я выясняю обстоятельства смерти Бекетова.
— Да? А разве они в чем-нибудь неясны? — изумился Сергей Михайлович.
— Ну… для самоубийства у человека должны быть серьезные причины…
— То есть вы подозреваете убийство? — не стал ходить вокруг да около Некипелов. — Оставьте эту мысль, только зря потратите время. Вы не знаете Владимира Дмитриевича, да и вообще научную среду. Это самоубийство, и причины имелись весьма серьезные.
— Какие же?
Некипелов пожал плечами.
— Да именно те, которые указаны в предсмертной записке. Ослабление интеллектуального потенциала. Понимаю, большинству это покажется бредом, но для настоящего ученого это не так. Интеллектуальные игры — наш наркотик. Привыкнув ежедневно получать соответствующую дозу, без нее уже не выдержишь.
— То есть вы сами тоже собираетесь в определенном возрасте покончить счеты с жизнью? — буднично осведомился Талызин.
— Я? — собеседник хмыкнул. — Вопрос интересный. Пожалуй, нет. Моя жизнь не исчерпывается наукой, и, когда я не смогу ею больше заниматься, то, полагаю, найду… пусть не равноценную, но хоть какую-то замену. Однако думать об этом страшном времени заранее смахивает на мазохизм.
— А жизнь Бекетова исчерпывалась наукой?
— Несомненно. Помните, у Тургенева? «Он поставил всю свою жизнь на одну-единственную карту и, когда эта карта оказалась бита, сломался».
— Вы не слишком-то грустите об этой смерти, — не спросил, а констатировал следователь.
— Ошибаетесь, — спокойно возразил Некипелов. — Я многим обязан Владимиру Дмитриевичу, да и вообще отношусь к нему с огромным уважением. Именно поэтому я уважаю его право самому выбирать свою судьбу. Он-то как раз не сломался, а предпочел иной путь…
— Если он действительно сделал это сам…
— А что, есть причины считать иначе?
Сергей Михайлович выжидающе помолчал и, не дождавшись аргументов, добавил: