— Я хочу повиниться, Игорь Витальевич, — радостно начал он. — В субботу я не во всем был с вами откровенен. Но теперь обстоятельства изменились, и я должен сказать правду. Если вы захотите обвинить меня в даче ложных показаний… ваше право. Наверное, я и впрямь кое в чем преступил закон.
— Я не заполнял протокола, — успокоил его Талызин. — Говорите.
— Прежде всего — по поводу среды. В среду я ездил с приятелем на дачу. Вот, я пишу вам его координаты, чтобы вы могли проверить. Мы выехали на первой электричке, а вернулись на последней. На даче сейчас постоянно живут его жена и дети, а он бывает наездами, поскольку работает.
— А что в этой поездке такого, что заставляло вас ее скрывать?
— Просто я глуп, как пробка, — с чувством глубокого удовлетворения сообщил Панин. — Почему-то я решил… решил, что в смерти мужа могут обвинить Аню. Знаете, жена, она всегда самая подозрительная. Вот мне и хотелось отвлечь внимание на себя. Ну, сделать вид, что у меня нет алиби. Вот и все.
Талызин внимательно и сосредоточенно смотрел на собеседника, и тот, смешавшись, словно против воли добавил:
— Я и сам немного боялся — вдруг это она… У Володи характер был не сахар. Во вторник Аня мне сказала, в сердцах, конечно, — лучше б он умер, чем достался другой. Только такой идиот, как я, мог хоть на минуту принять это всерьез. А сегодня я понял — она не при чем, вот и решил рассказать вам всю правду.
— А почему вы поняли, что она не при чем?
— Как почему? Гуревич сказал, лаборантку нашу, Кристину, ее убил тот же, кто и Володю. А про Аню я выяснил все совершенно точно. Она ни на минуту не оставалась вчера одна! Она не трогала Кристину — значит, не убивала и Володю. Не считаете же вы, что это сделали два разных человека? Это было бы противоестественно.
— А разве чисто теоретически не могло быть так — Бекетова отравила жена, а Кристину убили вы? Чтобы спасти Анну Николаевну от наказания?
Панин, опешив, задумался, потом мрачно пробормотал:
— Теоретически… пожалуй. Правда, не очень понятно, как я завез девочку на пустырь. Не на маршрутке же!
— На машине Анны Николаевны.
— Логично. Этот вариант я не учел. Может, меня запомнил водитель маршрутки? Хотя вряд ли, меня никогда никто не помнит. Вы хотите сказать, я сегодня сглупил?
— Нет. Правда всего лучше лжи — для невиновных, конечно. По-вашему, Анна Николаевна виновата?
— Я твердо знаю, что нет. Потому что я твердо знаю — ни она, ни я вчера девочку не видели.
— Значит, для нее же выгоднее, если вы скажете всю правду, — спокойно ответил Игорь Витальевич.
— Да я почти все сказал. Я уверен, совершить самоубийство Володя не мог. Ну, не тот у него характер! Во-первых, он был… пусть не всегда ортодоксально, но достаточно верующим человеком. Во-вторых, он очень любил жизнь и никогда не падал духом. Даже в самых тяжелых ситуациях он всегда смотрел вперед, а не назад. То есть не ахал: «Вот если бы вчера я поступил так-то», а планировал, как поступит завтра. И, наконец, в-третьих, никакого ослабления интеллекта у него не наблюдалось. Наоборот — он обрел творческую молодость. Идеи так и летели! Я же сейчас разбираю его научное наследие, так там столько материала… Кстати, любопытный факт. В компьютере нет ни одного файла за последнюю неделю.
— В каком смысле? — уточнил Талызин, не слишком-то жалующий компьютер.
— Володя погиб в среду днем, а время последней редакции файлов — воскресенье. Ну, кроме предсмертной записки, разумеется.
— То есть он три дня не садился за компьютер?
— Вот уж, не верю, — твердо заявил Панин. — Даже что один день не садился, верится с трудом. Уж я-то хорошо Володю знаю! Для него компьютер — удобнейшая записная книжка, куда заносятся все интересные мысли. Пиши он на бумаге, с его неаккуратностью ничего потом не смог бы отыскать, а компьютер, конечно, удобнее.
— Так, может, у него был второй? Ноутбук?
— Был, но и там ничего нового нет. Я думаю, файлы стер убийца.
— Зачем?
— Не знаю.
— А Анна Николаевна этого сделать не могла?
— Нет, я у нее спрашивал.
— Значит, убийца стер новые файлы, — в недоумении пробормотал Игорь Витальевич.
— Вероятно. Да, вот еще! Предсмертная записка. Там нет упоминания о сыне. Даже если предположить невозможное — что Володя покончил с собой, — в предсмертном письме он бы обязательно обратился к сыну. Это точно.
— Но сын же маленький?
— Все равно. Обратился бы на будущее. Я уверен — записку писал убийца.