Тем, которые производят шум
сотнями тысяч тонн,
этим, не могущим в тишине даже предаться еде,
c вросшими телефонными трубками,
с неумолкающим ртом...
Что, им всем так уж нужно
говорить каждый день?
Этим, которые двигают мебель в соседней квартире,
включают динамик на полквартала,
стучат по клавишам всем отделом,
палят в меня децибелами,
выбивают во мне дыры...
Господи,
ты не мог бы
что-нибудь с ними сделать?
Много не нужно,
я знаю прайс наизусть
и помню, кто здесь начальник.
Пусть себе дышат, пусть ходят, моргают пусть.
Я просто хочу, чтобы они замолчали.
Хочу обернуть их ватой,
в поролон спеленать,
услышать, как сходит на нет
их мышиный писк,
их машинный лязг.
Хочу узнать, как звенит натянутая тишина,
тронуть её рукой, извлечь безупречное «ля».
Я понимаю, нас миллиарды, и все — как малые дети.
Я подожду, сколько надо, я, в общем-то, очень стойкий.
Но ты, похоже, давно оглох.
Иначе бы ты заметил,
как страшно шипит трасса и верещат стройки,
как причитают старухи,
жужжат мухи,
как в трубах журчит вода
и дрель за стеной стонет.
Как я стою здесь со спицей в ухе
и молотком наготове.
июнь 2009
ЕЩЁ РАЗ О СУМАСШЕДШИХ
Он идёт по бульвару: прохожие на него оборачиваются,
дети громко хохочут, бабки ропщут: «Спаси-сохрани...»
У него шаровары, огоньки в глазах и улыбка на пол-лица,
на шнурке колокольчик подпрыгивает и звенит.
Он идёт,
кружась,
пританцовывая,
притопывая,
каждый шаг его — па, он течёт, как шёлк, как река.
Мне его не жаль.
Он страшит всех, словно потоп и яд,
он уродлив, как Пан, но в его голове —
му
зы
ка.
Вверх из тёплых недр выплывают густые ларго, ветреные аллегро.
Как горяч и хорош дуэт: злая скрипка, сонная виолончель!
Через пару дней сердобольная местная
Алевтинвалерьна
позвонит куда следует — и за ним приедет усталый наряд врачей.
Так ему и надо. Те, что летают, всегда на прицеле у стрелка.
В тот четверг я из рогатки стрелял в голубей.
И к тому же, я думаю, если стоит чего-то
му
зы
ка
в голове,
то уж точно не в его,
а в моей.
Я иду по бульвару: прохожие на меня оборачиваются,
дети громко хохочут, бабки ропщут: «Спаси-сохрани...»
У меня шаровары, огоньки в глазах и улыбка на пол-лица,
на шнурке колокольчик подпрыгивает и звенит...
ноябрь 2008
«Один мой друг не покидает квартиры...»
Один мой друг не покидает квартиры
Последние, кажется, полтора года
Только затем, чтобы его не схватили
За то, что он представитель древнего рода.
Последний вменяемый живой наследник
Людей, умевших говорить с цветами,
Отличавших зимние стихи от летних,
Игравших фламенко на рожке и тамтаме,
Умевших шить из любых материй,
Властителей чудесного застенного мира,
Друзей людоедов, драконов и пери,
Любителей мёда, коньяка и кефира.
Из-за такого родства мой друг всегда неустроен,
Он не помнит данного слова и не умеет работать,
У него какая-то, вроде бы, пятая группа крови,
Потому за ним постоянно идёт охота.
Он не даёт сделать радио громче и на пол-тона.
К балконной двери — ползком, как какой-то киллер,
Он точно знает: у них повсюду шпионы.
Обычные люди не бывают такими.
Порой мне кажется, он просто лентяй и пройдоха,
Но после поездок в метро или походов в больницу
Ругаю себя за то, что думал о нём плохо,
Еду к нему среди ночи, покупаю паштет и пиццу,