Ты стараешься выглядеть глупо,
нелепо и неопрятно.
Бесполезно.
Они раскусили тебя: ты не помнишь путей обратно,
не умеешь рассчитывать силы,
никогда не отводишь взгляда
и полезешь куда угодно ради пустой бравады.
Брось. Подумаешь, жарко...
Говорят, к обеду станет ненастно.
Может быть, повезёт, и удастся прожить подольше —
вот так же, на спор.
ПЕРЕХОДНЫЙ ВОЗРАСТ
Однажды тебе перепадает фамильная брошь,
а ты недостаточно для неё хорош.
Не стар, не лощён. Звенишь и блестишь, как грош.
Залечиваешь за месяц любую брешь,
С большим вдохновением врёшь,
с аппетитом ешь.
Ты слишком беспечен, резок и бестолков
для гладких камней, серебряных завитков,
отглаженных лацканов, пышных воротников —
таких, что от зависти в трещинах шкаф, —
из кружева и шелков.
Что за толк в шелках?
Носить эту роскошь такому, как ты, негоже,
поэтому ты пристёгиваешь её прямо к коже,
чтобы чувствовать боль и становиться ещё моложе,
безумнее, веселее... Дурак со стажем
при музах в цветочной ложе,
при мёртвых в их экипаже.
Никто ничего не скажет:
кривляйся, реви, дуркуй.
Вечно нагой малыш
с дырочкой в правом боку.
«Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта...»
Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:
ты, говорят, не девочка, а мечта,
коса у тебя густа,
зелены глаза и нежны уста,
приходи, говорят, поболтать.
У нас, говорят, красота,
не то, что у вас там.
А то и вовсе оставайся у нас,
здесь уют, тишина,
земляника, ландыши, белена.
Оставайся, ты нравишься нам.
Я говорю, куда мне... и так полный воз вас тут.
И к тому же, мне рано — малолеток нигде не любят.
Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,
глянь на Оленьку: восемь лет — а уже в клубе.
Я смотрю на Оленьку,
та улыбается мне сквозь ретушь.
Я говорю: «Нет уж!»
И бегу, отбиваясь
от назойливых рук листвы,
к живым.
«Бывает, просыпаешься поутру...»
Бывает, просыпаешься поутру:
пафосный, хмурый, смотришь с тоской в окно.
Что бы сказал сейчас твой ушедший друг?
Не всё ли равно?
Ты заметил? Они давно сжимают кольцо.
Скоро, должно быть, уйдёшь к ним сам.
У меня в плеере полно мертвецов:
их музыка, их голоса.
Это не страшно, выдохни, оглянись.
Даже забавно, эдакая игра:
мёртвые говорят из книжных страниц,
из старых телепрограмм.
Мёртвые в каждом доме, в любой толпе,
На улицах, в пожелтевших газетах.
Я, например, не знаю, где я теперь,
Когда ты читаешь это.
«Много курю опять, это в сентябре-то...»
Много курю опять, это в сентябре-то,
внутренне сжавшись, пью свои двести грамм.
Врач прописал мне водку.
И сигареты.
И задушевные разговоры по вечерам.
То есть, врачей было много.
Собрали кворум,
спорили,
слушали что-то в моей груди...
Мне непонятно, где добыть разговоры,
даже один.
УЛОВКА
В тишине, в полусне
я пишу про снег,
блики луны на дне,
немоту камней,
про объятья корней,
пять лихих коней,
пляс луговых огней,
рокот горных недр,
прелесть дурных манер,
усмирённый гнев,
оголённый нерв.
Я пишу о весне,
о большой войне,
о лесах в огне...
Только бы не
о том,
как ты дорог мне.