Октябрь — репетиция смерти. Как бы легко
Строка ни вилась, голос только темней и глуше.
Из серых ракушечных бус выползают души
Моллюсков, погибших русалок и моряков.
БЮРОКРАТИЯ
Служащий Банка Слов любит свою работу. Любит все эти права, гарантии, социальные льготы, любит бесплатный сытный обед с персиковым компотом, любит настолько, что, если нужно, готов приходить в субботу.
Он наизусть знает правила, циркуляры, списки, уклады. Он знает: банку не выгодны долгосрочные вклады. А я даже кашляю редко и падаю только на бок, такого клиента, как я, им, в общем, даром не надо.
Мне очень не повезло, я не просто родился в рубашке: похоже, на ней были вышивки, стразы, шнурки и рюшки. Пока вы пытались урвать кусок, я кушал тёплую кашку. Пока вы мёрзли, я спал у камина, пил бренди и гладил кошку.
Поэтому каждый раз, когда я прошу кредита, упомянутый выше клерк говорит мне: «Иди ты...» Иди пострадай безденежьем, влюбись, заболей, подыши гашишем, потом принеси нам об этом справку, и мы тебе всё подпишем.
Другой бы, наверное, спился, не в силах подобный удар снести, а я ничего, креплюсь, получаю пособие по бездарности. Потом сижу у камина с кошкой, смотрю на эту жалкую сумму слов и успокаиваю себя, дескать, радуйся, тебе ещё повезло.
ПОСТУЛАТЫ
1. Поэт имеет право на бардак
в квартире и на смерч на дне стакана,
поскольку путеводная звезда
благоволит к юродивым и пьяным.
2. Поэт имеет право на минор,
истерики, скандалы и банкеты.
Да, если текст и автор не одно —
поэт имеет право и на это.
3. Имеет право он менять невест.
3.1. На женихов.
4. Имеет право слова.
5. Не посвящать дурацкий этот текст
Джалилю, Лорке или Гумилёву.
6. Поэт имеет право врать взахлёб.
7. Жонглировать словами.
8. Корчить рожи.
9. Смотреться, как самовлюблённый жлоб.
10. И не писать.
Да. И на это тоже.
11. Во имя правды и забавы для —
Поэт. Имеет. Право.
И за это
12. Его имеют право расстрелять
Имеющие право не-поэты.
«Засыпаешь в пять. Просыпаешься в семь сорок две...»
Засыпаешь в пять.
Просыпаешься в семь сорок две
от тишины в голове.
Ни единой буквы,
никаких тебе навязчивых ритмов —
немота чудовищных габаритов.
До обеда ходишь довольный, как слон,
думаешь: вот повезло!
Бережёшь пустоту,
как багровые нити шафрана,
чувствуешь себя странно.
После обеда становится страшно.
Мечешься, ворошишь
какие-то файлы, записи от руки,
черновики.
Куришь в форточку, стараясь выглядеть жалко.
Прячешься в плед, хотя в доме жарко.
Думаешь, сочинить бы стишок про Жака...
ну... того, что сломал городской фонарь.
На улице хмарь.
Кошмарное нынче лето.
Можно рассказать и про это.
Или, допустим, начать с фразы:
«Я вижу мёртвых людей».
Вот видишь.
Видишь?
Масса идей.
Он стоит, улыбается, пожимает плечами,
достаёт жестяную баночку из-под чая,
открывает крышку, терпеливо ждёт,
пока они выползают:
чудища с вращающимися глазами,
белые кролики, многоножки строчек,
беглые мысли — без носков, без сорочек,
тощие сюжеты — одна канва,
и слова, слова...
Он дожидается,
пока к тебе вернётся
последний хроменький ритм.
Ни слова не говорит.
Прячет банку и исчезает со скоростью пули.
Не услышав, как ты ворчишь:
на черта, мол, мне
этот улей.