Ремезова удивила такая неожиданная реакция. Обычно сдержанного Румянцева вовсю понесло, любопытно, по какой причине. Уж не успел ли его кто-то завести до прихода Ремезова?
— Если на то пошло, то явился я не по твою душу. После вчерашнего мне меньше всего хотелось видеть твою рожу. Я имею в виду, как ловко ты отмазал дочку своего хозяина. Учти, я тебе это еще припомню.
Румянцев сразу обмяк:
— Вот зачем ты пришел?
— Не только. — Ремезов неожиданно почувствовал, что и сам закипает, а ведь настраивал себя ни за что не сорваться. — Где твои хозяева?
— В больнице. У Илоны сердечный приступ, после обеда ей стало хуже…
— Так уж и сердечный приступ, — усмехнулся Ремезов. — Превысила дозу, что ли?
Румянцев промолчал.
— Ладненько, двину в больницу.
— Ты все равно не сможешь ее допросить, — предупредил Румянцев, — она сейчас в коме.
— В коме? — удивился Ремезов. — А я думал, что ее туда запихнули, чтобы оттянуть время. Ну и дела… Только собрался поговорить с ее маман…
— С Костецкой? — удивился Румянцев. — Напрасная трата времени, она постоянно витает в облаках и о собственной дочери знает не больше, чем, к примеру, обо мне.
Ремезов помолчал, прикидывая, стоит ли все рассказывать Румянцеву о цели своего визита. Наконец решил, что таиться нечего — Румянцев так или иначе узнает, зачем он приходил.
— Меня интересует покупка ею одной дорогой вещицы: колечка старинной работы с изумрудом и бриллиантами.
— Что-то я об этом слышал, — признался Румянцев. — Кажется, она хвастала мужу: перстень необыкновенный, принадлежал потомкам древнего дворянского рода. Неужели ей подсунули краденый? Только этого нам и не хватало. — Румянцев сморщился, точно от зубной боли. Чувствовалось, что женскую половину семейства Костецких он не жаловал.
— Нет, кольцо не краденое, она покупала его через одного известного ювелира. Меня только интересует, знала ли она, кому оно принадлежало прежде, и, если знала, кому эти сведения могла сообщить.
— Их что, ограбили? — догадался Румянцев.
— Если бы, — вздохнул Ремезов. — Пропала дочь, и теперь какая-то сволочь требует по телефону именно ту сумму, за которую было продано кольцо. Но учти, ты первый, кому я это рассказываю, хота после вчерашнего доверять тебе…
— Смотри, какой недоверчивый, — покачал головой Румянцев. — Кому же тебе еще доверять? Пропажа человека — заведомый «висяк», а от этой курицы Костецкой ничего ты не добьешься, кроме кудахтанья. А думать всерьез, что она может быть к этому причастна…
— А Илона?
— Что Илона? — обреченно махнул рукой Румянцев. — Родители с ней, конечно, еще хлебнут, но вообще… — Он понизил голос: — Неужели ты не понимаешь, в чем тут дело? Дело же в самом Костецком, вернее, в предстоящих выборах. Его попросту кто-то подставляет, откуда бы иначе у девчонки в сумке взялся пистолет? Костецкий в предвыборной гонке лошадка, которая может прийти к финишу первой, а значит, для кого-то очень опасный соперник.
— Для кого? — Ремезов с недоверием относился к политическим страстям, хотя гипотеза, высказанная Румянцевым, не представлялась ему невероятной.
Румянцев только пожал плечами. Помолчал и предложил:
— Если тебя устроит, с Костецкой я переговорю сам. Прямо сейчас съезжу в больницу. Я знаю способ сделать ее разговорчивой, а главное, заставить сосредоточиться на чем-нибудь еще, кроме собственной персоны. Потом свяжусь с тобой.
Ремезов мысленно взвесил все «за» и «против» и не стал возражать. К тому же ему нужно было поскорее возвращаться в квартиру Черновых: шантажист мог позвонить снова в любой момент.
— Идет, — согласился он и продиктовал Румянцеву номер телефона Черновых.
Глава 23
Сентиментальный детектив
Лицо Валентины Костецкой с размазанным макияжем напоминало палитру увлеченного творчеством художника. Она сидела в облезлом кресле в маленькой комнате, которую им с мужем любезно предоставил заведующий терапевтическим отделением больницы, чтобы коротать время в ожидании известий из реанимации. Громко, с придыханием всхлипывала, словно брошенный на произвол судьбы ребенок. Она все еще отказывалась верить тому, что узнала о собственной дочери.
— Они что-нибудь перепутали… эти эскулапы… — бормотала она. — Какие-то наркотики… не может быть никаких наркотиков… это они чтобы снять с себя ответственность…
Костецкий стоял у окна, задернутого казенной шторкой. Чувствовалось, что он с трудом сдерживал желание наброситься на свою бестолковую половину, но Румянцев просил его не вмешиваться, и Костецкий в бешенстве лишь играл желваками.