Вдруг, она сделала непозволительную вещь; она нагнулась и подняла бумажку, потом разгладила ее и прочла:
«Я прошу вернуть мои письменные принадлежности. Пожалуйста, оставьте их у меня. Как же я могу подготовить свою историю?
Марлинг».
Ручка двери повернулась; Эйлин быстро засунула бумажку в открытую сумочку и защелкнула замочек, когда каменное лицо миссис Эдвинс появилось в комнате.
Она подошла к столу, за которым сидела девушка.
— Вы, значит, молодая женщина, — утвердительно сказала она.
— Я молодая женщина, — ответила Эйлин, которая хорошо относилась к старым людям.
— Вы машинистка?
— Да, я пишу на машинке. Я секретарша мистера Стеббингса.
— Стеббингса?
Голос у миссис Эдвинс был удивительно резкий и громкий. В лице ее вдруг произошла перемена.
— Стеббингс? Нотариус? Вы от него?
— Да. Мистер Гарло просил, чтобы меня прислали к нему, его секретарь заболел…
— О, так вот что! — с несомненным облегчением сказала миссис Эдвинс.
И вдруг в уме Эйлин, как молния, пронеслась мысль, что миссис Эдвинс и была та Л.Эдвинс, о которой говорилось в завещании мисс Мерси Гарло. Женщина как будто уловила ее мысль и сказала:
— Я миссис Люси Эдвинс, экономка мистера Гарло.
Эйлин пробормотала что-то вежливое и ждала, что будет дальше. Но дальше не было ничего, и миссис Эдвинс выплыла из комнаты, а Эйлин предалась раскаянию. Она готова была бросить бумажку в печку, но мысль о Карлтоне удержала ее: как будто Марлинг был ему известен.
Прошло десять минут, и мистер Гарло медленно вошел в комнату.
— Моя экономка приходила сюда?
— Да, — коротко ответила Эйлин и стала ждать, что он скажет дальше.
— Моя экономка, — заговорил он медленно, — самая неуравновешенная женщина из всех, каких я знал! Она самая подозрительная и самая надоедливая.
Глаза его не отрывались от лица девушки.
— А вы знаете, зачем я вызвал вас?
Вопрос поставил ее в тупик.
— Мне не надо было писать никакого письма, — улыбнулся он. — Это просто был способ заполучить вас сюда одну для небольшого разговора. Мне очень нравится, что вы не побледнели и ничем не обнаруживаете волнения. Если бы было иначе, я открыл бы вам дверь и вежливо пожелал спокойной ночи.
Он ожидал, что она скажет.
— Я не вполне понимаю, что вам угодно, мистер Гарло.
— Правда? А я боялся, что вы поняли, и поняли неправильно!
Он ходил взад и вперед по комнате.
— Мне нужна точка зрения, нужен угол. Я этого не добьюсь от рядового человека. Вы не рядовой человек, но и не блестящий, простите мою откровенность. Вы просто нормальная женщина. Вам незачем идти в услужение.
Он внезапно остановился, посмотрел на нее и, указывая на дверь, сказал:
— Дверь заперта. В доме нет никого, кроме меня и моей экономки. Телефон направо от вас разъединен. Я влюблен в вас.
Он остановился и одобрительно кивнул.
— Немного покраснели — от гнева; вы не дрожите — может быть, это придет потом. Пожалуйста, нажмите звонок, так.
Эйлин механически повиновалась, и тотчас же дверь отворилась и вошел лакей.
— Подождите в людской комнате, пока эта барышня не уйдет, Томас, мне надо бросить письмо в почтовый ящик.
Лакей поклонился и вышел. Гарло улыбнулся.
— Видите, я дважды обманул вас: дверь была не заперта и в доме есть люди. Теперь я вас узнал, раньше я не был уверен. И, конечно, я не влюблен в вас, хотя вы мне нравитесь. Если вам хочется позвать Джемса Карлтона, телефон к вашим услугам.
— Скажите, пожалуйста, — спокойно сказала Эйлин, — что это все значит?
Он стоял теперь у стола, и его белые пальцы выбивали дробь.
— Я узнал вас, это самое главное, — сказал Гарло. — Я могу теперь говорить с вами попросту. Согласились бы вы за хорошее вознаграждение выйти замуж за человека, которым я очень интересуюсь?
Девушка отрицательно покачала головой; он и это одобрил.
— Великолепно! Вы не сказали, что я вас оскорбляю или что вы не можете выйти замуж из-за денег.
Эйлин стала сомневаться, в здравом ли она уме. Ей нравился этот человек. Она верила в его искренность и чувствовала себя в полной безопасности с ним.
Его толстые губы и мясистый нос производили, правда, отталкивающее впечатление, но она и не ожидала найти героя в жизни. Никто не был совершенно хорош, и никто не был совершенно дурен.
— Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы говорите: может быть, он величайший негодяй, как о нем думает Карлтон и ему подобные. Но меня понять трудно, не потому что я претендую на величие, а потому что поле, на котором я работаю, громадно. Я надеялся, мисс Риверс, что ваше сердце свободно.