В отчаянии я понял, что придется продать картину: больше ничего не остается. Я вытащил полотна и стал рассматривать. Даже с одной расставаться было мучительно, но все-таки я выбрал ту, что поплоше, и потащил к торговцу картинами.
Стены магазинчика, куда я вошел, украшала жутко слащавая мазня. Из задней комнатушки выкатился толстячок, он довольно презрительно оглядел мое одеяние.
— Да? Что угодно?
— Доброе утро, сэр. Принес вот картину. На продажу. Гоген.
— Кого?
— Поля Гогена. Слыхали о нем, конечно.
— А... ну да. Тот парень с Таити. Слыхать слыхал, но картин видеть не доводилось.— Я развернул полотно.— Ох! Ну и пачкотня! Кто ж это видел синюю лошадь или оранжевую воду? Бедняга, видно, зрением страдал. Да и рисовать не умел!
Спорить я не собирался. Я просто протянул ему пачку вырезок о Гогене из «Таймса».
— Взгляните, сэр.— В газете были и репродукции. Черно-белые. Надо отдать ему должное — он внимательно прочитал все.
Что ж, пусть лично я считаю, что картина — дрянь,— проворчал он,— но, может, и найдется какой идиот — польстится на нее. Дам 20 фунтов.
— Двадцать! Да ей цена — тысяча!
— У меня — нет.
— Извините, за столько не продам.
Ну, пятьдесят. Это — потолок.
— Извините, нет.— Я ушел. Еще не хватало — продавать Гогена за пятьдесят фунтов. Да я лучше буду улицы мести.
Этой ночью, ворочаясь без сна на карте рельфа, которая в Армии спасения сходила за матрац, я вспомнил слова Моэма: так как я уничтожил дверь Гогена, мой долг — заменить ее, иначе мир лишается произведения искусства. Пусть доводы его покоились на ложной предпосылке, но в них была своя логика. Мне припомнились гогеновские полотна, которые я пустил по невежеству на растопку печи. Разве возместить их не мой долг перед миром? К тому же природа и обстоятельства соединились, предоставляя мне возможность осуществить задачу. Глубина мысли потрясла меня, и я не спал всю ночь. К утру я уже знал, что делать.
С утра пораньше я отправился на поиски средств. Я просил и занимал у друзей и знакомых и даже у прохожих на улице. Мне удалось наскрести фунта три. На них я купил все необходимое для рисования и съестные припасы — мясные консервы, крекеры и немножко дешевого вина. Джутовые мешки и дерево для рам подобрал задарма.
Неподалеку от Веллингтона на заброшенном пляже я соорудил немудрящую лачугу и принялся копировать картины Гогена, как тогда на Таити.
Эти копии не шли в счет тех пяти, воссоздать которые было моим долгом. Пока что моя задача — сколотить денег, чтобы выполнить мою миссию. Сейчас я совершенствовался в манере Гогена. Вышла такая дрянь, что у меня рука не поднималась ставить его имя. Но ведь и Гоген небрежничал в подписях. То подписывал ПГО (кто его знает, что это значит), то П.Гоген, иногда — Гоген, а то и просто обходился без всякой подписи.
Через неделю получилось две фальшивки, мерзкие — жуть. Я их «состарил», снял с подрамников и поволок к торговцу.
— Я передумал, сэр. Эти, может, и продам,— я развернул свои «творения».
— О! Почему сразу эти не принесли? Куда красивее той мазни!
— Они относятся к более позднему периоду.
— Вижу, рисовать он все-таки научился. Хоть лошадь на лошадь похожа. А небо! Синее и прекрасное! Дам по 75 фунтов за каждую.
Я протянул ему вырезку из «Таймса». Ротшильд заплатил за Гогена по две тысячи фунтов.
— Ну ладно. По сотне.
Я согласился, забрал деньги и ушел. Я вдруг понял, как чувствует себя проститутка, когда первый раз берет деньги у мужчины.
В те времена двухсот фунтов хватило заплатить за путешествие в Англию первым классом. Во время плавания я почти не выходил из каюты, трудясь над картинами Гогена,— первыми двумя из тех пяти, которые я хотел возместить миру. Просто копировать с подлинников мне не хотелось: они уже существуют, а моя задача — нарисовать произведения взамен уничтоженных мной. Фантазируя, заимствуя разные элементы с подлинников, я создавал две новые.
Когда пароход приплыл в Лондон, у меня были готовы два превосходных полотна Гогена, хорошо вымоченных в соленой ванне, высушенных и «состаренных» моим обычным методом.
Обнаженные Гогена по-прежнему меня смущали, но я все-таки воспроизвел их, надеясь, что картины не станут показывать невинным детям.
В Лондоне я усовершенствовал технику продажи фальшивок. Имея независимый доход, я бы преподнес их миру в подарок, но денег не было, а жить на что-то надо.
Я не заявлял, что это картины — Гогена. Я только замечал, что вот полотно, похожее на гогеновское. Не набивался я и на продажу. Я выступал в роли коллекционера со скромными средствами, который подозревает, что попавшее ему в руки полотно — подделка, и желает получить совет у коллекционера богатого, сведущего в творчестве Гогена. Не так давно изобрели научную экспертизу по определению возраста картины, но в те времена такого не существовало и подлинность определялась по «догадке» и «наитию», а всякого, кто потом смел спорить, считали либо дураком, либо лгуном.