- Отец в госпитале, на службе, - поведал холеный Петер Бидлоу, дядин сыночек, за прошедшие годы полностью превратившийся в русского Петрушу. Яков помнил Петера еще совсем зеленой соплей, а теперь видел перед собой вполне оформившегося молодого кавалера, правда, заспанного, в халате и с похмелья. В меру упитанный кудрявый Петер был веретенообразен и прекрасен собою, длинные волосы юного петиметра удерживала ночная парикмахерская сетка, и утреннее солнце насквозь просвечивало сквозь его тонкие оттопыренные уши.
- Позволь хоть вещи бросить, - кивнул Яков на свою поклажу, и Петер тут же помог снять ее с плеча, и заключил кузена в запоздалые объятья:
- Оставляй, конечно. Как папи доложишься – возвращайся, отметим…
- А у тебя разве нет службы? – удивился Яков. Дядюшка с гордостью писал ему, и не раз, что сынишка Петер работает в госпитале наравне с маститыми докторами.
- Я болен, - томно отмахнулся кузен, - Но нет, не для тебя! С тобою я выйду. Покажу тебе, какова стала Москва…
- Ладно, Сен-Пьер, держатель ключей от рая… Я вернусь к тебе, как только нанесу визит своему благодетелю.
Яков легко сбежал с высоких ступенек, обернулся на прощание – петушок над крыльцом все так же играл на солнце. Дом у дядюшки был такой – лучше и желать нельзя. Коттедж в голландском стиле, темного дерева, в окружении сложносочиненного собственного сада. Неплохой трамплин – чтобы прыгнуть с него еще выше… Петер-Петруша толково и доходчиво рассказал ему, как добраться до госпиталя – через сад, мимо пруда, и потом через рынок.
Яков стремительно шагал по утоптанному снегу – европейская его одежда слишком уж легка была для русской зимы – и с любопытством оглядывал улицы, изменившиеся чрезвычайно. По-прежнему – нищие сидели вдоль стен, и сновал по своим делам разношерстный народ, и кареты проносились, бездумно цепляя прохожих оглоблями, не чуя габаритов своих на узких улочках… Но прибавилось и кое-что, чего прежде не было в Москве – люди в темной одежде, с неприметными, словно пеплом присыпанными испитыми лицами – они бродили среди прохожих, и внимательно вслушивались, и вглядывались, и принюхивались. Яков не знал, кто эти новые герои, но решил, что потом непременно выспросит о них у Петруши.
Румяный старичок-санитар проводил Якова в кабинет профессора Клауса – Николая Ламбертовича Бидлоу. Профессор был на месте, и даже один в кабинете, Якову не пришлось мучительно ожидать аудиенции. Со шляпой в руке влетел он в профессорский кабинет, словно подхваченный воздушным потоком – и дядя вышел к нему из-за стола, и заключил в объятия порывистого замерзшего родственника:
- Сколько лет, Яси… Как же долго водила тебя твоя блуждающая планета…
Дядюшка и постарел, и растолстел, но не утратил гордой осанки и сходства с хищной птицей. Яков Ван Геделе был сыном его сестры, покойной Христины, Ван Геделе по мужу. Яков отбыл на учебу в Лейден сразу после смерти матери, а отец его умер годом раньше – именно на скромное отцовское наследство Яков и вкушал плоды просвещения.
- Петра видел дома, - поделился Яков, - Такой он стал кавалер…
- Стал кавалер, а должен был – стать хирургом. Петр недурной анатом, но губит молодость в развеселых компаниях, - посетовал горько профессор.
- Все были молоды, - примирительно отвечал ему племянник, - Мне, правда, удавалось в последние годы совмещать практику хирурга и галантные радости, но это скорее исключение из правил. И закончилось все весьма печально…
- Соболезную тебе – как понял я из последних писем, ты потерял не только покровителя, но и друга.
- Увы, - вздохнул Яков, и подумал: «И возможно – утратил доброе имя…»
- Что же ты намерен делать? Не стану скрывать, мне необходим помощник в моем госпитале – и хирург, и анатом, и учитель, но я знаю тебя, Яси. Навыки твои, приобретенные с покойным де Лионом – вряд ли сгодятся для московского госпиталя. Не те навыки у тебя, да и не те цели…
- Я хорошая повитуха, - светло улыбнулся Яков, прищурив светлые глаза, - Я даже привез с собою акушерские щипцы.
- И скольких ты ими уже раздавил?
- Младенцев? Всего одного, три года назад, в Ревеле, - признался чуть смущенно молодой акушер, - Но там был запущенный сифилис, и костей-то не осталось толком… Остальные же роды были удачными – все пять. Правда, дядя.