- Русский, - лисьи щелки глаз зажглись лукавством.
- Я знаю по-русски, - похвастался Яков, - Мальчишкой в Москве живал, еще при царе Петре.
- Значит, при тебе не стоит нам с товарищем по-русски сговариваться, - подмигнул собеседнику весельчак Трисмегист и вдруг извлек из-за голенища плоскую фляжку, и протянул Якову, - Отведай-ка, лекарь, русского гостинца. Зелено вино, полугарное!
Яков сделал глоток и вернул флягу хозяину:
- Скажи, Иван, а Трисмегист – не в обиду тебе – уж больно чудное имя. Откуда оно такое?
- Ты же в Москве живал, - монах отхлебнул из фляги и протянул ее собеседнику – по-новой, - И о людях тамошних слыхал. Знаешь, вор на Москве есть знатный – Иван Каин? А я, наоборот, Иван – но Трисмегист. Внял?
- Уж понял, что ты не монах, - Яков обжег горло огненной водой, закашлялся, - Значит, это у тебя не фамилия, а вроде титула.
- Льстец! – монах встал со своего стула и от души хлопнул давящегося Якова по спине – кашель прекратился, - Нет у нас титлов, мы не баре.
- Кто ж тогда – неужто все-таки монахи? Один философ так и называл остроги – монастырями дьявола.
Трисмегист вдруг расхохотался так, что в горле забулькала водка:
- Тогда уж к твоим услугам – послушник Карманно-Тяжского мужского монастыря города Охотска, под патронатом архиерея Тихона Воровского, - он даже наклонил голову, в шутовском поклоне, - А сам-то ты – кто, откуда? Если не тайна.
- Да уж точно не тайна, - улыбнулся Яков – улыбка у него выходила детская, совсем бесхитростная и какая-то ласковая, - Лекарь, в Лейдене отучился медицине, после странствовал четыре года с шевалье одним, да осиротел, хозяин мой помер. Вот, возвращаюсь в Москву, к дядюшке под крыло, как русские говорят – несолоно хлебавши. Дядька мой доктор в Москве известный, Клаус Бидлоу. Может, знаешь?
- Кто ж на Москве Быдлу не знает? Добрый человек, - колючие глаза Трисмегиста потеплели, - Нашего брата с дерьмом не мешает, различий не делает. Пулю из братишки моего как-то вырезал. Хороший у тебя дядька. А что за шевалье такой был, что с тобой по Европе шастал? Может, тоже знавал я его?
- Шевалье де Лион, - вздохнул опечаленно Яков, с некоторой, впрочем, наигранностью, - Тонкий был господин, шпион искусный, у трех орлов на жалованье. Сам понимаешь – тут и дамы, и гризетки, и балы у немецких князей – только успевай отряхиваться. Да только не уберег я его, свое неверное счастье.
- Как же так?
- Захотелось шевалье в коллекцию и четвертого орла, цесарского, и тут-то ему неведомый завистник тофанки и подсыпал. А я с противоядиями – ну, так себе… Да и нет противоядия пока что от аква тофаны. Вот я и осиротел – отправился мой шевалье в фамильный склеп, а я – к дядюшке, обратно, в Москву, в дерьме и позоре.
- Так ты, выходит, с алхимией – накоротке? – оживился Трисмегист.
- Я лекарь, - отвечал Яков, как будто извиняясь, - От кашля могу микстуру состряпать, или от колик, или чтоб не спать всю ночь. Или – чтобы, наоборот, уснуть.
- Или микстурку, после которой человек как на духу все тебе выложит…
- Есть и такая, только для нее – эфедра нужна, - легкомысленно отозвался Яков.
- Я тебя в Москве разыщу, - пообещал явно вдохновленный Трисмегист, - пошепчемся.
Они прикончили флягу с водкой. Фимка в своей одеяльной куколке вполне натурально посапывал – спал, не притворялся.
- И нам надо ложиться, - спохватился Яков, - завтра дорога.
- Может, еще по одной? – предложил искуситель-монах и потянулся к другому своему голенищу, - Завтра в карете выспишься. Вряд ли тати еще полезут – у них эстафета, весь тракт уж наслышан, как мы отбились.
- У них что, как у дипломатов – почта? – удивился Яков, принимая из рук второй уже шкалик.
- Вроде того. Не хотелось нам славы, да увы – нашла и за печкой, - без радости признал монах.
- Погоди, Иштван, если вы с приятелем – не монахи, для чего ж вам икона? Не заместо же доспеха, в самом деле?
Трисмегист Иштвана проглотил спокойно, а за икону, видать, обиделся.
- Думаешь – раз лихой человек, так сразу и нехристь? – он задумался, почесал в голове, ероша тонкие белые волосы, - Это непростая икона, лекарь, она многое может. И ждут ее в Москве – не дождутся. Слыхал, наверное, про черных богородиц, и про матку бозку Ченстоховску – что они умеют?
Яков уже видел однажды черную мадонну, в Испании, в католическом монастыре. То была статуя с темным, как у арапов, лицом. Шевалье де Лион, покойничек, рассказывал, что мадонна умеет исполнять желания, но исполняет их так, что потом сам не будешь этому рад. Яков хотел было подложить мадонне записочку – просьбу о благосклонности одной испанской доньи, да шевалье отговорил – сказал, что, даже если дело и выгорит, потом или от доньи вовек не отвяжешься, или помрет она под тобою, или наградит чем – и Яков побоялся, не стал чернавку ни о чем просить. Значит, есть где-то и такие же иконы…