- Та дама уже арестована, - вспомнил Яков о недавнем скандальном деле, - Она верхом скакала под бюренскими окнами, голая под плащом. Вроде порчу наводила на благородную курляндскую чету. Бюрены не стерпели такого компоту и наябедничали инквизиторам – и прекрасная госпожа вчерашним вечером была арестована как ведьма. Прасковья Юсупова, княжна. И дура, ты прав, редкостная. А ты, значит, тоже донес на нее?
- Обижаешь! – взвился орлом Трисмегист, - Окажись я доносчиком – и Виконт отправит меня туда, откуда я тебя недавно извлек. У нас как раз доносчиков в нужниках топят. Нет, мой патрон, тот, что цидулки читает – так же далек от инквизиции, как ты или я. Ему интересно нечто совершенно иное – так сам он говорит. А если инквизиция проведает про часовню – на костре гореть и мне, и всем, кто сюда прихаживал. И за колдовство, и за измену – ты же знаешь, с кого писана моя богоматерь.
- А та, с кого она писана, царица Авдотья, - вспомнил вдруг Яков, - Она жива еще? Говорят, такие портреты крадут душу, и человек, с которого писаны они, болеет и чахнет.
- Болеет. И чахнет, - согласился Трисмегист, и видно было, что ему не по себе, и даже стыдно, - Был я у нее, у матушки – как-никак, хозяйка моя прежняя. Больна, при смерти, даже не признала меня. Грешен я перед нею – что затеял такую игру, да только и пути назад для меня нет. Отступлюсь – сожрут меня мои патроны, и костей не оставят…
Трисмегист принялся одну за другой задувать свечки – пока не осталась одна-единственная. Лицо у него было при этом печальное.
- Неужели у тебя нет никаких желаний? – спросил он Якова, и тот покачал отрицательно головой:
- Кончились. После сегодняшнего купания.
- Тогда пойдем. Выведу тебя наверх, на свет божий, - Ивашка взял последнюю свечу и поманил гостя за собою.
Глава 14 Виконт
Виконт склонился над бухгалтерской книгой, и аккуратно вписал в графу «приход» выручку за проданный оранжерейный урожай. Присыпал писанину песочком – чтоб сохла быстрее. Еще раз пересчитал барыши, и спрятал за пазуху – предстояло еще убирать деньги в ту самую «коробку».
Грешное его дитятко, Анри Мордашов, который день квохтал – о том, что двор переезжает в Петербург, и климат там гиблый, и летние ночи светлы – не разгуляться ловеласу. Виконт про себя твердо знал, что ему-то судьба оставаться в Москве, возле подопечных сокровищ. Значит, нового приятеля нужно искать, на замену Анри, и по возможности – из салтыковского семейства…
Виконт захлопнул просохшую книгу, стряхнул песок, и книгу убрал – на живот, за пояс. Задул по одной все свечи в шандале, и лишь последнюю – пересадил в керамическую лодочку и взял с собой. Вышел из комнатки, притворив дверь – и два «друга» следовали за ним, на расстоянии и совершенно бесшумно. «Друзьям» и не нужна была свеча – они умели перемещаться в подземных лабиринтах наощупь и по запаху, как кроты.
- Ждите тут, - приказал Виконт, на берегу подземной реки. Сам прыгнул в лодочку, приладил свечу – на лодочный нос – и оттолкнулся веслом. Потолок был так низок, что в лодке возможно было разве что сидеть – а когда-то, прежде, этот путь и вовсе завален был камнями, но по приказу Каина – расчистили, и речную дорогу, и путь подземный – к Либерее…Каин совсем не умел читать, но считал хорошо, и совсем хорошо – просчитывал ходы и всевозможные изводы. Он понял, насколько собрание старых книг – увеличит активы его подземного банка. Виконт смотрел не только за деньгами. Он был – в некотором роде библиотекарь. Как мог, оберегал книги от сырости, от мышей, Он был здесь драконом, минотавром – хранителем и узником в своем драгоценном лабиринте.
Лодочка причалила к деревянным сырым ступням (плесень ест, скоро придется чинить), Виконт привязал ее и поднялся – в драконью свою сокровищницу. На полу – сундуки, с монетами, и ружьями, и порохом – который тоже, увы, пора сушить. А вдоль стен – книги, сокровища настоящие, к которым дракон навеки привязан. Виконт отворил один из сундуков, бросил в него – мешочек с монетами, оранжерейную выручку. Выпрямился, обвел книги взглядом – словно здороваясь. За десять лет он прочел книги почти все, кроме греческих – он не знал по-гречески. Латинские, немецкие, русские, английские, и французские – Виконт читал и по-французски, хоть и не говорил. И любимые его книги, на языке мандарин, о единственности и двойственности, о собственном пути, и о трусости – как о худшем из грехов. О том, что величайший из подвигов – всего лишь оставаться собой. Виконт снял с полки – тонкий переплет с иероглифами на корешке, раскрыл наугад: