- Не пригласят, у дворни своя повитуха, - Лупа отняла от его губ свою руку – на каждом пальчике у нее сверкало по перстню, с яркими поделочными камнями, - А ты доктор господский, вряд ли мы еще свидимся.
В голосе ее звучало некоторое сожаление – но пополам с торжеством. Глупенькая авантюристка – и, кажется, везучая.
- Бог даст, погляжу из-за кулис, как ты поешь на своих качелях, - пообещал Яков, - Прощай, маленькая волчица.
Ван Геделе поднял ее острое личико – кончиками пальцев за подбородок – и быстро поцеловал обведенные темным контуром бледные губы, мягкие, в трогательных розовых трещинках. Ее дыхание пахло тоже – апельсинами, райским садом, но девушка эта была – чужая игрушка, из тех, что запрещается брать. Яков отстранился от ее перепуганной, задохнувшейся мордочки и шагнул из темной комнаты прочь – в коридор для слуг. Пошел, так сказать, дальше своей дорогой.
Пока доктор Ван Геделе отсыпался в собственной постели, и видел во сне, как уносит его лавина оранжевых благоуханных даров Цереры – прибыл курьер от младшего графа Левенвольда, доставил бутыль с эфедрой, и недоуменная фройляйн Арбуэ выставила бутыль на пороге комнаты – Яков едва не сшиб сей сосуд, когда проснулся. Горлышко бутыли обвивала, как шарф, записка: «Сделать к семи часам». Почерк у младшего Левенвольда был тот еще – как вавилонская клинопись.
Яков сошел в лабораторию и с легкостью за неполный час изготовил знаменитый шпионский «эликсир правды». На часах стрелки как раз подползали к семи. «Нужно было сказать, что эта штука скисает через пять часов, - вспомнил Ван Геделе маленький шпионский секрет, - А я позабыл. Старость – не радость».
Обещанная карета прибыла за доктором вовремя. Яков ожидал увидеть уже знакомого ему Десэ, но в карете обнаружился совершенно неизвестный дядька, тощий, всклокоченный и внешне напоминающий циркуль с волосами. Он ничем не походил на служителей тайной полиции, и в то же время имел с ними что-то неуловимо общее – то ли выражение внимательной мрачной озабоченности на неприметном остром лице, то ли стремительную, настороженную, все вынюхивающую повадку крысы.
- Куда едешь – сам знаешь? – быстро спросил внимательный циркуль на чистом, но слишком уж правильном русском. Представляться он, по-видимому, счел ниже своего достоинства.
- Не знаю, - сознался Яков. Он предполагал – или в Измайлово, или в «Бедность», но предпочел не угадывать.
- Едешь в «Бедность», - обрадовал его спутник, откидываясь на жесткие подушки, - К кому – тоже не ведаешь? – он даже не насмехался, был безразлично-спокоен.
- Не ведаю, - Яков не сдержал улыбки.
- Тебя ожидает его сиятельство граф фон Бюрен, барон Вартенберг, - произнес спутник старательно, словно отрабатывая произношение. Бюреновский титул был для Ван Геделе свежайшей новостью, и доктор сделал в уме пометку – «отныне он зовется вот так».
- Инструктирую, - все так же безучастно продолжил провожатый, - Ежели кого узнаешь – радоваться и орать не следует. В «Бедности» одни пребывают инкогнито, другие вовсе уже без имен. Никого ты там не знаешь, понял меня?
Яков кивнул.
- Я заведу тебя в камеру, ты сцедишь арестанту свое зелье, подождешь за дверью – как подействует, и я или кто другой – проводят тебя на выход. Ни бесед задушевных, ни радости, оттого, что признал знакомых – чтоб не было.
- Я понял, - отвечал доктор.
Карета вкатилась в окруженный кольями двор острога, и Якову померещились головы на остриях кольев – но лишь на мгновение.
- Вылезай, пойдем, - провожатый с легкостью выпрыгнул из кареты и поманил Якова за собою. Тот покорно пошел за ним, мимо безмолвных сонных солдат, мимо железных ворот и решеток, подернутых патиной ржавчины, по сумрачным, с низкими сырыми потолками, коридорам. Бутыль с «эликсиром правды» болталась в кармане, и Яков придерживал ее рукой.
- Пистолет там у тебя? – полуобернулся провожатый.
- Нет, бутылка с зельем, - отозвался доктор, его все вокруг изрядно забавляло – из-за напряжения нервов и пикантности ситуации.
По обеим сторонам коридора виднелись железные двери, и рядом с некоторыми из них стоял караул. Провожатый остановился перед одной из таких дверей и принялся шептаться с караульным, Яков почтительно топтался поодаль, изо всех сил не подслушивая. До него донеслись обрывки немецких слов – «граф» и «настоящий».
- Что стоишь, добро пожаловать, - кликнул Якова спутник, отворяя дверь, - Господа на месте, тебя лишь ждут. Помни, что я говорил тебе, - и он почти втолкнул доктора в озаренную свечами камеру.