Десэ вышел на улицу, вдохнул ночной свежайший воздух – ах, эликсир, тем паче после удушья морга – и фамильярно потрепал по загривку караульного. Он всегда был фамильярен и груб – с теми, с кем мог себе это позволить.
Прозектор отыскал на задворках свой возок, взлетел на облучок – и за пазухой его шевельнулась и звякнула бутыль. Сегодняшняя его добыча, сыворотка правды. Молоденький лекарь-шпион забыл у него в гостях эту новую игрушку, и Десэ не терпелось – в лабораторию, поскорее разобрать зелье на элементы, изучить, узнать – как устроено, как сделано. Собственные опыты уже третий месяц не давались ему, неудача погоняла неудачей, а тут чужая, новая, незнакомая отрава – повод поразвлечься и отвести душу.
Неудачи пошли у него – с тех пор, как ученик его бросил. Впрочем, что значит – бросил? Ведь перевязывая волчонку лапу – мы же не думаем, что повзрослевший волк из благодарности будет – служить нам? И спасая змею из колодца – не ждем от нее потом особой преданности? Ученик его был из той самой породы, холодных ядовитых змей, и вся благодарность его могла заключаться лишь в одном – усвоить все преподанные уроки, сделаться лучше учителя. И все. Ни в коем случае – не пребывать возле Десэ вечно.
Когда Десэ начинал его учить – они были еще почти на равных. Сам он был молодой абортмахер, немножко алхимик, и только начал звать себя Смертью – в честь казненной в Париже тетки своей, Катарины Десэ. Тетку он ни разу в жизни не видел, но называться Смертью было – красиво и загадочно.
В Саксонии, в городе Дрезден, он дергал зубы одному остзейскому наемнику, изгнаннику, скитальцу, на родине заочно приговоренному к смерти, за государственную измену. И как-то так с ним сдружился, что угодил в гувернеры – к трем его сыновьям-подросткам. Сам еще толком ни в чем не сведущий – учил трех недорослей астрологии, геральдике и алхимии. И сам, вместе с ними, невольно заново постигал, раскладывал, как органы трупа при вскрытии – все те знания, что прежде бездумно носил в своей голове, заученные, вызубренные, как стихи. Сам постигал, вместе с учениками, прежде заученное, разбирал, составлял из мертвой смальты – живую, играющую мозаику.
Ах да, он же был господин Тофана. И отец его звался так, и сгоревшая на парижском костре непутевая тетка. Десэ выучил подопечных своих недорослей составлять этот яд – попросту из озорства, из сострадания к бедным изгнанникам. Решил тогда, что им, невезучим шведским иудушкам, с подобным знанием как-то полегче будет устроиться в жизни. Вырастил трех новых господ Тофана, на свою голову.
Время прошло, и безумная блуждающая звезда развела их всех далеко от Десэ, всех – кроме одного. Самого лучшего, самого способного его ученика. Даже в мыслях Десэ не называл его сыном, эту согретую на груди змею, но, увы – остался к нему привязан.
Но и в сказках – волчонок вырастает в волка, и отправляется резать стада, а воспитавший его ворон – остается сидеть на суку. Ты можешь выучить питомца всем своим премудростям, передать все свои знания – но ты не в силах изменить его природу. Он то, что он есть, люди не меняются. Бывший гувернер держался рядом, но и чуть поодаль – от недавнего ученика, и следил за его успехами. Или – провалами. Следил за тем, как умница и алхимик на глазах его превращается в кукольного петиметра, придворного повесу, предлагающего себя на продажу, и столь недорого. Видел – с безопасного расстояния, с щемящей болью – его первые беспомощные интриги, и обидные падения, и то, как он пытается защищаться. Увы, тщетно. Алхимия в новой его войне оказалась почти бесполезным оружием – пригодился разве что белый опийный табак, в который ученик его все чаще зарывался носом, при каждой своей придворной неудаче. Десэ нарочно придумал для него этот белый табак – чтоб не так больно было ему, ломать крылья и падать.
Возок остановился позади дома – Десэ свистнул конюха и отдал ему поводья. Во флигеле его, самом дальнем, горел свет. Десэ удивленно хмыкнул, и стремительно зашагал – к своему жилищу.
- Ты же принес ее? Эту штуку с эфедрой? – ученик его зажигал в светильниках свечи, одну за другой, тень среди пляшущих теней, темный и тонкий, как переломленная плеть, - Мне до смерти хочется знать, как он это делает.
- Ты странный человек, Рене, - криво усмехнулся Десэ, и выставил бутылку – из-за пазухи на стол, - Ты же мог спросить формулу – у самого доктора.
- Фу, - поморщился капризно Рене, - Так неинтересно. Я хотел бы узнать ее – сам.
Десэ посмотрел на него с любопытством.
- Надоедает все выманивать из людей – деньгами и поцелуями, - пояснил для него Рене, - Хочется добиться хоть чего-то – собственным ничтожным умом.