- Боюсь, эта сыворотка скисла, - предупредил Десэ, - Ей уже часов десять, а живет она – только пять.
Рене улыбнулся, сощурив глаза – так, что получились агатовые лукавые полумесяцы – и отвечал с беспечной бравадой:
- Так даже интереснее, правда? Всегда интереснее играть – когда знаешь заранее, что уже проиграл. Более того – только тогда и стоит ввязываться в игру…
Глава 23 Портрет среди языков пламени
Яков два часа провел под июльским дождем, позади опечатанного дома Дрыкина. Увидел, как вышли из калитки две закутанные в плащи фигуры – о, знакомый запах яванских пачулей! Где тебя только не носит, благословенный градоначальник Салтыков…Яков подождал, как гости отойдут подальше, и заберутся в свою карету, и тогда лишь поскребся в дверь и позвал:
- Трисмегист!
Прошуршали шаги, приоткрылась дверь:
- Забегай, братишка!
Яков нырнул в дверной проем, и дверь бесшумно притворилась.
- И зачем пожаловал? Или – как все, черную маму о милостях просить?
- Знаешь, где дом Кузнецова? Кошкин тупик?
- Дом выморочный, - не сразу вспомнил Трисмегист, - Опечатан в казну, пока не продан. Ходу в него нет, но пожелаю – будет. Что там у тебя – клад зарыт?
- Можно и так сказать, - Яков прошел в комнату, приблизился к заложенному ставнями окну, из щелей которого шел слабый свет, - Там за печкой, в кувшине, ведьмин амулет. Он мне нужен.
- Что платишь? – быстро спросил Иван.
Яков покопался в кармане, и вытащил две шпильки, осыпанные изумрудными осколками:
- Это задаток, - потом запустил руку в карман еще раз, и блеснула длинная самоцветная сережка, играющая такими же русалочьими изумрудными каплями, - А это потом.
- Бабу ограбил? – с долей похвалы протянул Трисмегист, - Ай, молодца! Наш человек.
- Вот и не бабу, обер-гофмаршала. В его спальне весь стол завален подобными цацками, пока он глядел мне в глаза и гривуазно кокетничал, ничего не стоило накрыть кое-что ладонью и спрятать в рукав. Я думаю, новый патрон мой и не заметил пропажи.
- Когда тебе нужен твой амулет? – Трисмегист взял из руки доктора две шпильки, повертел в солнечном луче – камни заиграли, словно смеясь.
- К завтрашней ночи.
Ивашка все разглядывал шпильки, не спешил прятать:
- Гляди-ка, кровь на них. Бедные петиметры, ради красоты так себя ранить…
- Гофмаршал боится крови, - вспомнил Яков, - Я однажды перевязывал ему рану, царапину – он чуть не помер со страху. Но ради красоты, видать, чего не стерпишь…
- Завтра к полуночи приходи – все тебе будет, - пообещал Трисмегист, и приколол обе шпильки – к монашескому своему капюшону, - Карманов нет, а в кошеле погнутся, - пояснил он, смущаясь.
- А сережку – в ухо повесишь? – тут же поинтересовался Яков.
- Что я – содомит? – оскорбился Иван.
- И ты не спросишь – для чего мне амулет?
- Здесь не спрашивают – зачем, спрашивают – когда и сколько, - Трисмегист сощурил лисьи глаза.
- Спасибо, Иштван.
- Иван я доктор, это так произносится, - мягко поправил его Трисмегист, - Я-то терплю, но когда-нибудь какой другой Иван может не стерпеть, и отоварить тебя в твое прекрасное грызло. Так что лучше переучивайся.
- Хорошо, я запомню. Иван, - чисто выговорил доктор Ван Геделе.
Солнце уже шло к закату – когда к дому Бидлоу подкатился скромный возок инженера Гросса. Инженер заехал, чтобы прихватить с собою доктора Ван Геделе – на измайловскую премьеру оперы, по случаю тезоименитства. Конечно же, инженер и доктор были не те персоны, чтобы сидеть в зрительном зале, им предстояло следить за представлением из-за кулис, инженеру за исправностью противовесов и лонжей, а доктору – бинтовать балеринам сухожилия и массировать сведенные мышцы. Обслуга, не более того…
Яков прятался в складках белой тафты, и сквозь щели в занавесе смотрел – что происходит в зрительном зале. В зале прибавилось кресел, и галерея на этот раз полным-полна была скрипачей, стрекотавших бравурную увертюру. Высокие персоны еще только рассаживались в креслах – Яков узнал прекрасную цесаревну, всю в розовом, и толстую Барбареньку с папашей, и возле них – золотого кузнечика-гофмаршала. Именинница-государыня явилась последней, в сопровождении супругов фон Бюрен и блистательного полковника Левенвольда. Яков сразу приметил, какое на царице платье – очень широкое, с причудливо скроенным лифом, горячечно-алое, словно живая кровь. Анна здорово располнела, и голубые глаза ее как будто выцвели, бледным сапфиром выделяясь на смуглом, оспой порченом лице. «Интересно, у нее-то кто роды примет?» - подумал вдруг Яков. Суровый, холодный Левенвольд помог царственной подруге устроиться в креслах, и что-то интимно зашептал ей на ухо, оглядываясь назад. Кто там был позади у него, бог весть – то ли посол испанский де Лириа, то ли вице-канцлер Остерман, то ли и вовсе, Ягужинский, скандалист известный.