- Соломенные собаки… - вспомнил про себя Яков, и Гросс, удивительно, понял его и продолжил:
- Жертвенные животные. Лупу, дурочку, жаль – ей теперь одна дорога, обратно в деревню.
Яков огляделся – вдали призрачно горели свечи в гримерке певиц, но самих певиц нигде не было видно, быть может, убежали рыдать.
- Ты успеешь ее утешить, - усмехнулся Гросс, прочитав его движение, - Идем же, пока не пришли из тайной полиции, и не повязали всех нас – за фривольную Лупину юбку.
- Доктор Ван Геделе? – Яков вздрогнул, услышав собственное имя. Неужели пророчество Гросса сбылось, и черные призраки уже явились – арестовать его как опасного бунтовщика?
В полумраке театрального лабиринта проступили черно-желтые цвета курляндской ливреи, и жесткие букли белого лакейского парика – то был ложный страх, явился всего лишь слуга:
- Я за вами, от баронессы Корф. Вы срочно нужны, доктор – уже отошли воды. У вас же все с собою? – слуга кивнул на неизменный саквояж, с которым никогда не расставался Ван Геделе. Яков тряхнул саквояжем, и в чемоданчике весело звякнуло – отозвались волшебники-«чемберлены»:
- У меня всегда все с собою. Я готов, поспешим, - и поклонился, извиняясь, Гроссу, - Прости меня, Пауль. Клятва Гиппократа, будь она неладна.
Господь милостив был к баронессе, и послал ей легкие роды – в два пополуночи Яков Ван Геделе уже подходил своим летучим шагом к дому профессора Бидлоу. Летняя ночь обнимала его душистой негой – ароматами пионов и жасмина, и все надрывалась за соседским забором неугомонная шавка.
Яков замер на мгновение на крыльце, задрав голову – в чистом небе плыли, поворачиваясь, созвездия. Яков никогда не знал, как соединять невидимыми линиями звезды, чтоб получить воображаемые небесные фигуры. С него довольно было – и того, что звезды попросту есть, и благосклонны к нему – ведь где-то, в сказочном доме Корфов, на драгоценной постели, спят его, в некотором роде, творения – мать и дитя, здоровые, и до поры до времени счастливые.
Доктор толкнул дверь, ожидая застать в доме сонный покой, полночное безмолвие.
- Яси! – Петер бросился к нему из гостиной, сжал в объятиях, - Яси, Яси…
Он был пьян, и дрожал, как мышь под метлой. Яков погладил его трясущиеся плечи:
- Полно, Петичка! С чего ты так раскричался? Я был у пациентки, встречал появление на свет божий младшего Корфа. Готов поспорить, он будет назван Карл Густав, как все немецкие первенцы.
- Яси, Гросс арестован, а скрипач ваш сбежал, - начал сбивчиво Петруша.
- Ла Брюс? – уточнил потрясенно Яков. Он-то думал, то была шутка, про господина Ушакова…
- Ну да, тот содомит со скрипкой, что вечно играет на праздниках – я не помню его имени, - Петер выпустил Якова и отошел к столу – налить себе выпить, - Дядюшка сейчас у Лестока, пытается узнать, что с тобою.
- Так пошли к ним лакея, пусть скажет – отбой, я дома, - предложил Яков, и тут же подумал, что радовать дядюшку, быть может, преждевременно, - Кто еще арестован?
- Не знаю, кажется, один Гросс, - отвечал Петер, - Актеры попрятались в доме у Левенвольда – а этого точно не тронут, господам из полиции он пока не по зубам. Что было-то у вас такого на сцене – я слышал, кто-то скакал без штанов?
- Никто не скакал без штанов, по крайней мере, не успел, - пробормотал Яков, - И потом, для русского двора это обычное дело – комики без штанов, как я понял. Нет, девочка пела арию, на качелях, и ветер подул – юбочка задралась, и все уставились, есть ли там панталоны.
- Оскорбление величества, - подсказал мгновенно Петруша, - Я все понял – поднявшаяся юбка вызвала высочайшую ревность, а Гросс – высочайший гнев, за то, что раздул ветер.
- Высочайшая глупость, - бросил сердито Яков, - Что прикажешь теперь? Прятаться, бежать, ползать на коленях перед обер-гофмаршалом, чтоб он спрятал под крыло и меня? И все оттого, что на дуре задрало юбку, и болван Бюрен под эту юбку уставился!
- Так вот как оно было! – невольно восхитился Петруша, - Тогда все ясно, как день!
Яков взял со стола бутылку, и сделал из горлышка несколько жадных, судорожных глотков.
- Бог весть, что делать мне теперь…
- Следовать за мною, и как можно скорее, - черный пастор, господин Десэ, вошел в дом бесшумно, и стоял в дверях гостиной, мрачный вестник – то ли горя, то ли свободы.
- Я не стану прятаться в доме господина Левенвольда, как наши незадавшиеся актеры! – огрызнулся отчаянно доктор Ван Геделе, и пастор отвечал ему, мягко и вкрадчиво:
- Клятва Гиппократа, милый мой юноша – она ведь еще связывает вас, не так ли? У меня пациент для вас.