- А как же я, Смертушка? – притворно сокрушился попик, - Грех ведь сам на душу возьму, если грешницу без утешения оставлю.
- Не грусти, Изафетка, - Десэ снял с пояса табакерку, раскрыл перед попиком, - Вот, белый табачок, как ты любишь. Нюхни, успокойся.
Попик взял ловкими пальцами щепотку табака, закинул в ноздрю:
- Ах, волшебник! Ах, греховодник! – и тут же сладко расчихался, и закатил глазки, - Знаешь, чем порадовать! Такие сны дивные после табака твоего снятся…
Якову табака не предложили, и доктор как-то сразу догадался, почему. В движениях Изафетки появились небывалая плавность и легкость – он словно способен стал завязываться в узлы. Он даже приобнял пастора на радостях, но тот отстранился:
- Рясу неси, покуда ноги держат. Табак весь тебе оставлю – наслаждайся, но знай меру.
Изафет ушел, танцуя и виясь от переизбытка чувств, и вскоре вернулся с рясой. Яков надел рясу через голову, поверх собственной одежды.
- Коротковата, - Десэ критически прищурился, и поддернул подол вниз, - Оттого, что Изафетка маломерок. Ничего, на раз прокатит. Пойдем к подружке твоей, исповедник.
Яков следовал за Десэ по тюремным коридорам, и отчаянно трепетал – под взглядами караульных. Но пастор был столь в себе уверен, и двигался вперед с таким пробивным апломбом – что уверенность его невольно передалась и Ван Геделе.
- Исповедник. Поп то бишь, - представил Десэ своего спутника караульному, скучавшему перед камерой восемь, - Как ужин последний – съела, не подавилась?
- Морду воротит, - буркнул караульный, - Лежит, будто дохлая.
- Вот-вот встанет как миленькая, - пообещал ему Десэ, - Слово божье, сам знаешь, чудеса творит. Открывай давай.
Караульный отомкнул замок – ведьма лежала на нарах, как будто и не шевелилась, с тех пор, как Яков ушел отсюда. Она не подняла головы, не открыла глаз, когда они вошли.
Десэ прикрыл дверь, встал так, чтоб спиной загородить дверной глазок:
- Ну, поп самозваный, давай – с богом!
Яков приблизился, присел на корточки, взял ведьмину руку и, волнуясь, надел амулет на высохшее, желтое запястье:
- Вроде бы левая рука должна быть, та, где сердце – если верно я помню…
- Все верно, милый, - ведьма раскрыла глаза и резко села на своем ложе. И у Якова опять всплыло в памяти – про восставших вампиров, про то, как вчерашний труп способен преобразиться в прекрасное, бесконечно притягательное создание. Сейчас под ее взглядом можно было раствориться, растаять – столь магнетически засияли ее глаза.
- Здорово, - оценил и Десэ ведьмино преображение. Он отошел от двери, присмотрелся, - Ну, красиво, да. Превращение впечатляет. Но ведь это всего лишь поэзия. Дальше-то что?
- Она умрет и станет свободна, - Яков услышал эти слова в своей голове, и тут же проговорил их вслух, - И бессмертна. Если я позову – она придет, спасти меня, как я спас сегодня ее. Только нужно мне знать ее имя.
- Это как раз проще простого, - Десэ задумался, вспоминая, - Марфа, нет, Мавра Зайцева – по судейским протоколам. Так это все, спектакль кончен, приятель?
Яков все смотрел, глаз не мог отвести – от Мавры Зайцевой, и Мавра смотрела, не отрываясь, на него. Сидела неподвижно на нарах, подогнув под себя одну ногу, с прямой спиной, и не отрывала от доктора жгучего, испепеляющего взора. Прекрасная и невезучая, как та царица, с которой писали икону черной муттер. Тоже увидевшая ад, и несчастная, просто потому, что так уж зажглись над нею звезды. Соломенная собака, жертвенное животное – сожженное бог знает, ради чего. Темные волосы, пепельная кожа и пропащие, глубокие глаза – точно такие глаза видел Яков совсем недавно, на другом прекрасном лице, и тот человек вот так же принимал свое страдание, как неизбежное, как должное…
- А ты еще врал графу, что гипноз тебя не берет, - Десэ взял доктора за плечо, и с усилием отвернул от ведьминого взгляда, - Так кончен твой спектакль?
- Наверное, кончен, - подтвердил Яков.
- Жаль, что мало. Но красиво, - похвалил Десэ, - Профос обрыдается теперь – такую красотку душить. Ладно, горе-колдун, пойдем, посажу тебя в карету – до графского дома. А я останусь – пульс ей, - кивнул он на ведьму, - трогать, и глаза закрывать. И таких, как она, на восемь пополуночи у нас еще трое. Регулярные экзекуции – опора стабильности режима.
В карете на Ван Геделе навалились тошнота, и сонливость, и тяжелая, каменная усталость. Возможно, ведьма и в самом деле навела на него чары. Он хотел было приказать кучеру править к Быдлину дому – ведь, кажется, арест его отменился, Гросс же вернулся домой… Но язык у Якова еле ворочался, и глаза закрывались – и, как только опустил он веки – увидел перед собою лицо Мавры Зайцевой, то ли страшное, то ли невыразимо прекрасное, и языки пламени, как на портрете ландрата, обняли его, и приняли в себя, и окружили, и не отпускали…Качался возок, и качались волны, в которых плыла и плыла его лодочка, в огненной реке…