За спиной послышались шаги, и на пороге комнаты выросла старушка.
«Как невеста, право слово!» — подумал Коноваленко, приняв за платье обыкновенную ночную рубашку, и, долго не размышляя, послал соседку за патрулем, а сам остался в квартире.
— Вызывайте «скорую помощь»! — приказал появившийся вскоре начальник патруля. Он пощупал пульс на руке распростертого на полу человека, затем спросил старушку:
— Знаете пострадавшего?
— Эвакуированный это, — ответила та. — Зимой с Украины приехал и по ордеру вселился. Тихий жилец, не пьет, не курит… Павлом Ильичом кличут. На той неделе стул мне починил…
Увидев на спинке кресла с потертым сиденьем пиджак, начальник патруля достал из него паспорт и какие-то бумаги. Подкрутил в керосиновой лампе фитиль, перелистал паспорт, зачем-то посмотрел его на свет и присвистнул:
— Снова звонить придется. На этот раз в НКВД. — Он еще раз всмотрелся в странички паспорта и печати на них и повторил: — Точно, в НКВД надо.
2
— Можете пройти к раненому, — позволил врач. — Но предупреждаю: если он и выживет, то все равно в ближайшее время вряд ли сможет что-либо рассказать. Рана довольно опасная. Стреляли с близкого расстояния, почти в упор.
Не дожидаясь повторного разрешения, Николай Степанович Магура вошел в больничную палату, где на койке, запрокинув голову в тугой повязке, лежал Дубков Павел Ильич, 1903 года рождения, рабочий одного из харьковских заводов, эвакуированный в Сталинград… Но сведениям из документов раненого верить было нельзя, так как в гербовой печати паспорта Дубкова не хватало нескольких колосков, а третья страничка была проколота в верхнем углу. Как сообщала в Сталинградское управление НКВД директива из Москвы, владельцы документов с перечисленными приметами прошли специальную подготовку в немецких диверсионных школах абвера[5] в Полтаве и Риге. Дубков П. И. был из числа абверовских агентов, засланных через линию фронта со специальными заданиями.
Магура наклонился над раненым.
— Дубков! Павел!
Раненый молчал.
— Дубков! — повторил майор и тронул раненого за руку. — Кто в вас стрелял?
Майор с надеждой смотрел на спекшиеся губы агента абвера, но, не дождавшись ни слова, повернулся к врачу.
— Я предупреждал, — развел руками врач и следом за Магурой вышел из палаты, неслышно затворив за собой дверь.
«Он должен заговорить. Необходимо, чтобы сказал, кто в него стрелял. И, главное, из чего. Оружие применено довольно странное…» — размышлял Магура по пути в кабинет главврача. Еще он думал — не первый раз за этот день — о неизвестном советском разведчике и о громадном риске, которому тот подвергается в тылу врага, метя документы фашистских наймитов.
— Два восемнадцать! — набрав номер управления НКВД, попросил майор и после короткой паузы поинтересовался: — Новости есть?
— При обыске на квартире Дубкова найдена ракетница немецкого производства, — доложили из управления. — Обнаружили в печной трубе.
— Одну минуту! — перебил Магура и обернулся к врачу. — Мог Дубков быть обожжен ракетой? Той самой, какой подают сигналы? Можно предположить, что в него стреляли из ракетницы с близкого расстояния?
— Как вы сказали? — переспросил врач. — Да, да, именно ракетой! Пороховые следы, сильный ожог!
В тот же мартовский день в Сталинградском областном управлении НКВД была заведена папка, где стояла аккуратная надпись «Сигнальщики». К делу приобщили фальшивые документы Дубкова, акт их экспертизы, протокол обыска квартиры, где жил Дубков, снимки найденной ракетницы. Последней была подшита справка больницы, удостоверяющая смерть Дубкова П. И. Больше в папке ничего не было, так как после гибели хозяина ракетницы обрывалась та ниточка, которая могла привести к другим немецким ракетчикам, и в первую очередь к тому, кто стрелял в доме номер пятнадцать на Рабоче-Крестьянской улице.
Но Магура интуитивно чувствовал, что скрывающиеся в Сталинграде вражеские агенты рано или поздно дадут о себе знать. Или произойдет что-либо такое, что прольет свет на их деятельность.
И он не ошибся: спустя четыре дня после гибели Дубкова из Москвы в управление поступила раскодированная дешифровальным отделом радиограмма немецкой радиостанции, работающей на территории оккупированной Эстонии. В препроводительной записке было сказано, что перехваченная радиограмма передана в пятницу, в 18.00 на средних волнах во время трансляции немецкого марша.